И я сказал своему единственному знакомому – тому, с кем сидел рядом на докладах:

– Спущусь на пять минут – забыл про одно дело.

– Смотри, знаешь ведь – вдруг понадобишься.

– Да я мигом. Одна нога здесь, другая – там.

Так оно и должно быть. А потом – и первая нога тоже там. И – с приветом.

Итак, нелегально прибывшие в мир Альмезот пятеро, заняв два смежных номера, стали приводить себя в порядок и готовиться к отдыху. У них для этого имелось шесть часов, поскольку в капитанском послании было оговорено: если первый контакт почему-либо не удается, то второй должен состояться через шесть часов – но тогда уже ожидать не час, а вдвое меньше. Успели вымыться, с удовольствием поели бы, но было нечего, а пытаться раздобыть что-нибудь, не зная порядков, даже и того, как тут что оплачивается, – не рискнули. И решили: сперва отдохнуть, а потом они, конечно, встретят капитана, и уж он растолкует, что и как делать.

И только-только разошлись по постелям, как в дверь стали стучать – сильно, настойчиво. Выразительно. В ту дверь, за которой был двухместный номер, занятый Рыцарем и Питеком.

Они переглянулись и решили было оставить стук без внимания. Но он повторился – и еще сильнее. Такой грохот мог привлечь внимание соседей или персонала, и Питек сказал:

– Вот кому-то приспичило! Рыцарь, будь на «товьсь!».

Подошел бесшумно к двери. Вслушался. Поднял один палец, что означало: по ту сторону ее – один человек. Слух у Питека был таким, что стук сердца он улавливал и за десяток метров – особенно если человек перед этим совершал какие-то усилия. Распахнул дверь.

За нею оказалась женщина. Не то чтобы уж очень, но в общем ничего. А Питек всегда испытывал слабость к женщинам. Даже в гостиницах. Даже к незнакомым. Платить, правда, было нечем, но эту проблему он как-нибудь уладил бы. Другое дело – что на второй койке расположился Рыцарь, а Уве-Йорген в этом отношении был не мужиком, а каким-то чистоплюем и ничего подобного не допустил бы. Просить же его побыть в соседнем номере сейчас у Питека и язык не повернулся бы. Поэтому он сказал сожалеюще:

– В другой раз, красавица. Жаль, конечно, но… И в номер рядом тоже не обращайся.

Женщина же, пока он говорил, смотрела на него таким взглядом, словно сравнивала то, что видела, с каким-то образцом, хранящимся в ее памяти. И едва он умолк, спросила:

– Ты Питек – так ли? – говорила она на линкосе бегло, но с сильным акцентом. Понять ее было можно, однако приходилось напрягаться.

– Ну, так, – ответил Питек, несколько опешив.

– Один-девять-два-девять.

И секунды не потребовалось, чтобы оценить сказанное. После чего Питек повернулся к своему соседу. Но Рыцарь и сам услышал – и оказался уже на ногах, командуя:

– Впусти. Закрой дверь. И поднимай всех. По тревоге!

И нежданной гостье:

– Доведешь до места. Так?

Она, однако, ответила неожиданным:

– Сколько заплатишь?

Впрочем, это Рыцаря не испугало, хотя и слегка удивило. Они уже не были на абсолютной мели: вместе с гардеробом позаимствовали у побежденных и кошельки в соответствии с древней дилеммой: кошелек или жизнь. Правда, представления о здешних ценах у них еще только начинали складываться. И были они не очень-то благоприятными. На Ассарте все стоило куда дешевле.

– Сколько возьмешь?

– По дикону с головы, всего, значит, пять.

Рыцарь готов был кивнуть, но вмешался Питек: интуиция подсказала ему, что если сейчас не поторговаться, это покажется подозрительным.

– Да ты в своем уме? Три за всех, и дело с концом.

Женщина усмехнулась:

– Тогда ищи сам. Может, к утру и отыщешь.

И добавила еще:

– Если бы не Гер вас ждал, вы бы и десяткой не отделались. Ну, решайте. А то мне здесь делать нечего, зря время теряю.

Упомянутый ею Гер был фигурой неизвестной, но цифровая команда могла исходить только от Ульдемира. Он ждал, и выбирать не приходилось.

– А ты точно доведешь? Не то смотри – мы люди крутые!

– Ох, испугал. Так срядились?

– Ладно, бери свои пять. Веди.

– Так бы и сразу – уже на полдороге были бы…

Может быть, конечно, Вирге и не следовало брать деньги с людей, зачем-то понадобившихся Геру? Ну а почему работать на них даром? Такое не принято. На свете все измеряется деньгами и все делается ради них, это волшебная материя, которую можно превратить во все, что угодно, а с другой стороны – и все, что угодно, можно превратить в деньги – правда, уже по другому прейскуранту.

С этим убеждением Вирга, как ей казалось, появилась на свет, с ним прожила свои тридцать с лишним альмезотских лет (что, в общем, почти соответствует земным) и ни разу в нем вроде бы не разочаровывалась. Правда, за последние годы все чаще возникали у нее какие-то, ну, не сказать, что сомнения, но ощущение того, что на самом деле это не совсем так, а может быть, и совсем не так. Что на свете может быть и даже, наверное, есть что-то не менее, а даже более важное, чем деньги, чем диконы и даже галлары, что-то такое, что не выражается в цифрах и потому не вмещается в рамки бухгалтерии. Такие вот непонятные ощущения стали возникать. Однако Вирга об этих странных чувствах никому, конечно, не говорила, и когда они в очередной раз начинали шевелиться в душе, старалась побыстрее их прогнать, забыть, вернуться к нормальным и жизненно важным мыслям, а если получится – побыстрее найти еще одного постояльца и взять с него хоть на чуточку, да больше обычного; это помогало. Вот и сегодня вдруг, ни с того ни с сего возникли вдруг там, у вокзала, подобные сомнения – и она сейчас торопилась избавиться от них.

Единственным человеком, с которого она денег не взяла бы – да и не брала на самом деле, – был Гер, но это – особая статья. Гер был ее крышей, охранял и берег, не мешал заниматься своим делом, а главное – и он с нее денег не брал. Не значит, конечно, что она ему не платила; платила с самого начала, с того дня, когда, оставшись в одиночестве после того, как родители сгинули неизвестно куда, она, совсем зеленая, семнадцати годков, вынуждена была сама себя обеспечивать. Выбор был небольшой, и, скорее всего, оказалась бы Вирга на улице, если бы не единственное оставшееся после родителей наследство: дом. Пусть и не Бог весть какой, пусть и не близко от кишаретского центра, – но был он, в общем, современным домиком с удобствами, даже с садиком, пусть и в носовой платок размером, четыре жилых комнаты. Она быстро сообразила, что ей и одной комнаты за глаза хватит, а то и вообще можно на кухне жить, там места хватало, а жилье сдавать: в Кишарете всегда толклось полно народу со всего мира, и хотя гостиниц было немало, но если за постой просить хотя бы чуть поменьше, клиентов найдется достаточно. Этим она и начала заниматься, но едва заселила третью комнату, как явился к ней гость, на какого она не рассчитывала: добрый молодец, понятным языком объяснивший, что дом – вещь такая: сейчас есть, а через час глядишь – и одни головешки остались, ку-ку. А чтобы дом стоял и дело процветало, хватит ей сорока процентов выручки, остальное же отдай, не греши. Она, умненькая, не стала ни возмущаться, ни даже торговаться, только кивала головой в знак согласия. Из того, что успела получить, тут же пришлось шестьдесят процентов отдать. Визитер ушел, похвалив за разумный подход к делу. Она же, после простеньких расчетов, поняла, что сорок процентов ее не вывезут: дом, конечно, приносит деньги, но их и вкладывать в него нужно постоянно, тем более что постояльцы, зная, что не у себя живут, и вели себя соответственно – после каждого из них приходится что-то приводить в порядок. А кроме того, и питаться как-то нужно, и время от времени обновлять гардероб, потому что ведь когда ищешь клиента, то сама являешься как бы живой вывеской своей фирмы и выглядеть должна соответственно. Если ты в обносках, к тебе и пойдут такие же, а у таких нередко случаются сбои с оплатой, иные пытаются улизнуть, так ничего и не заплатив, а это говорило о том, что, с одной стороны, крыша, конечно, нужна, но с другой, сорок процентов – это все равно что даром работать на дядю. Нужна была другая крыша – и Вирга довольно быстро поняла, где надо ее искать. И нашла.