Может быть, первым, что она заметила, были его глаза. Хотя не совсем так, глаза-то остались прежними, небольшими, серыми, глубоко сидящими под короткими, но густыми бровями. Не глаза, а то, что бывает видно в них: душа, что ли? А может, ум? Понимание чего-то? Какая-то необычная глубина? Что-то такое, что из них исходит – или же не исходит. Вот сегодня оно вдруг стало исходить, а до сих пор никогда такого не случалось. Но не одни лишь глаза. В чем-то неуловимо изменились и движения его, и ощущение, какое она испытывала при его прикосновениях: еще вчера это было просто ощущение прикосновения – и ничего больше. Кожа ощутила, а что же прикоснулось – его ли рука, или, скажем, дверью слегка задело, или зацепила низко свесившаяся ветка дерева – разницы не было. А на этот раз хотя прикосновений таких было немного, но каждое из них стало как удар током – не очень сильным, но ощутимо встряхивавшим, заставлявшим как бы иначе увидеть все, что было вокруг, весь мир. Непонятно это было и немного страшно, как страшна всякая неожиданная новизна. Страшно, но и чем-то привлекательно до того, что она сама готова была снова и снова тянуться к нему, чтобы еще раз ощутить подобное; и куда девалась вдруг ее привычная сдержанность во всем?

А вслед за этим возникло вдруг и еще одно новое чувство. Вот какое: если до сих пор всякий раз, когда в голову ей приходила мысль о неизбежном, раньше или позже, но неизбежном расставании с ним, единственным чувством оказывалась боязнь незащищенности и сознание необходимости нового поиска широкой спины, за которой можно чувствовать себя спокойно, то сегодня там, на крыше полицейского участка, она ощутила вдруг нечто совершенно иное: не спину потерять оказалось страшно, но вот именно его, сегодняшнего, с новым взглядом, прикосновениями, с откуда-то явившимися вдруг интонациями голоса, каких раньше не слышалось. И как-то не думалось уже о безопасности, но лишь о том – не лишиться его, человека, а вовсе не благосклонной к ней силы, какою он воспринимался до сих пор. Мало того, совершенно для нее необычным явилось вдруг – впервые в жизни – возникшее откуда-то из глубины желание отдаться ему вот сейчас, тут, на крыше, у всех на глазах и испытать что-то такое, никогда еще не переживавшееся; да ведь всего лишь позапрошлой ночью у них была обычная близость, табельная, так сказать, никаких непривычных ощущений, как и всегда, не вызвавшая, недаром Вирга давно уже пришла к выводу, что фригидность – ее удел, ничего не поделаешь, не всем дано познать мгновения эйфории, как не всем – быть сильными и не всем – богатыми. Она, как и всякая – или почти всякая – женщина, подыгрывала, понятно, изображая томление и приступ наслаждения, – на деле же внутренне облегченно вздыхала, когда процесс заканчивался. А вот сейчас…

Отсюда, наверное, возникло совершенно неожиданное и для нее самой, непроизвольно вырвавшееся: «Ты же знаешь – я для тебя все, что угодно, сделаю!» И подлинная готовность действительно сделать все, чего он потребует. Это при том, что и он никогда доселе ее в свои дела, какие угодно, не вовлекал, и сама она никогда не выражала такого желания, потому что у нее и своих забот хватало, да и чем меньше знаешь, тем спокойнее спишь. И Вирга испытала какую-то совершенно непонятную радость, кинувшись очертя голову выполнять то, что он ей поручил. Добралась до «Голубого берега», нашла тех людей и точно передала. А также согласилась и довести их до нужного места, хотя об этом Гер не просил, но она почувствовала, что если она это сделает – ему будет приятно, и согласилась.

Ну а то, что она за это потребовала заплатить, – это совершенно естественно было: эту услугу она оказывала в первую очередь пятерым незнакомым, а не Геру. А всякая услуга должна быть оплачена, и чем щедрее – тем лучше, на этом стоит мир, стоял и будет стоять.

Но раз уж ты взяла деньги, то и выполнить принятое на себя обязана наилучшим образом, на этом строятся все деловые взаимоотношения. Вирга так и поступила. Перед уходом из гостиницы спросила, как им лучше: побыстрее оказаться на месте – или поскрытнее. Человек, с которым она договаривалась, слегка усмехнувшись, ответил: «Хорошо бы и так, и этак, но все же безопасность важнее».

Она кивнула и повела их не по людным улицам, а по обходному, далеко не всем известному маршруту (какие существуют всегда и везде): дворами, переулками, задами, где и темнее, и грязнее, и дольше. Зато праздный люд сюда не заходит, и даже силы порядка проникают только по какому-то конкретному заданию, если произошло что-то серьезное. А те, кто пользуется этими маршрутами постоянно, люди крайне нелюбопытные и на тех, кто вдруг попался на пути, таращиться не станут. И им ответят точно так же: разойдутся, словно бы не заметив друг друга, потому что первое правило тут – не совать носа в чужие дела; а кто этого не понимает, тот не жилец. Все это – такие же непременные компоненты любой технологической цивилизации, как и войны, коррупция и духовный регресс. За все приходится платить – не в этой жизни, так в другой. Но там – по иным, более высоким ставкам.

3

Вирга свою работу выполнила: всех пятерых в целости и сохранности, без всяких происшествий довела до условленного места, а именно – до автовокзала. Теперь они стояли под навесом, оглядываясь, и в этом не было ничего удивительного: пятеро оказались тут впервые в жизни и сейчас осуществляли, так сказать, привязку к местности. Но куда удивительнее было то, что и сама их проводница стояла и осматривалась с некоторым недоумением, словно бы ожидала увидеть тут нечто совершенно другое. Хотя это было ее, можно сказать, рабочее место, здесь она искала постояльцев, когда освобождалась у нее одна из комнат, и вряд ли могло тут быть что-то такое, что вызвало бы у нее подобную оторопь. И вот тем не менее.

На самом же деле и для нее нашлось чему удивиться.

Нет, не тому, что Гер оказался здесь, она помнила, что он сказал ей на крыше: «Я их там встречу, остальное – уже моя работа». А то, как он повел себя, когда они приблизились. Можно было ожидать, что он и сам подойдет и, самое малое, вступит в какое-то общение с людьми, приведенными сюда по его просьбе, приказу, распоряжению – все равно. И, завидев ее, скажет хотя бы спасибо за то, что она все так быстро и хорошо сделала.

На деле же он с их приближением сперва как бы заметался из стороны в сторону. Как если бы собирался скрыться. Как будто этих людей он вовсе не ждал. И вдруг почувствовал себя перед ними слабым. Что для него, насколько она знала Гера, было не характерно.

Она торопливо подошла к нему, стремясь понять – в чем же дело? Он же, увидев и опознав ее (света тут сейчас было мало, ночами движение почти прекращается, одна-две машины за всю ночь, да и то транзитных, так что большой свет включают только на краткое время их стоянки: режим экономии, свет стоит денег), посмотрел – и взгляд его выражал растерянность – и тихо, только для нее, пробормотал:

– Ты зачем сейчас здесь? А хотя – все равно… Что-то такое со мной – ничего не понимаю. Почему – ночь? Я же днем должен был смениться… Где я был? Все сроки прошли для доклада, да? Как объясню?..

Она смотрела на него, пока он говорил, – и все внутри ее рушилось и холодело. Потому что сейчас Гер снова оказался прежним – с невыразительным взглядом, монотонной речью и полным отсутствием того ощущения, какое совсем недавно пережила она на крыше.