– Нас спросят, кто мы ей.

– Э-э-э… Да, мы даже не были знакомы, – признала я его правоту. – А кто может подать заявление?

– Родственники.

– Если Барановская пропала, нам все равно иметь дело с ними. С наследниками. Надо ехать в ее родной город. В Зубовск.

Клим тяжело вздохнул.

– Все равно что искать иголку в стоге сена.

– А ну-ка, найди его в Инете, этот город.

Качалов полез в свой смартфон.

– Три с половиной часа езды на автобусе из Тушино, – сказал он минут через пять. Я в это время рассматривала «Бентли» и не понимала, чего в нем все находят? У меня теперь были деньги, чтобы купить такую машину, но она мне совершенно не нравилась.

– Еще что об этом Зубовске?

– Шесть с половиной тысяч жителей.

– Всего? Тогда там, скорее всего, только одна школа.

– И что?

– А то. Ее-то и закончила Виталина Барановская. Штампа о браке нет, о разводе тоже, значит, фамилию она не меняла. Замужем-то не была. Надо поспрашивать учителей. Авось ее кто-нибудь и помнит.

– А вот я сейчас проверю насчет школ… – Он опять полез в Инет и через две минуты торжествующе сказал: – А вот и не угадала! Там две школы! Одна средняя номер один, другая просто школа номер два.

– Номер один, – спокойно сказала я.

– Из чего это следует?

– Из всего. Первая школа старая. Вторая, скорее всего, новая. И начальная. Там нет слова средняя. Идем. Надо отсюда выбираться.

– Те. Ты забыла сказать «те».

– Это от волнения. Где здесь дверь?

– А здесь нет двери. Только к лифтам.

– Ну, пойдем туда! Кто-нибудь поедет и нас подберет.

– Или вызовет полицию.

– А ты, оказывается, трус! Вы.

– Мы не трусы. Просто все это похоже на бред. Шатаемся по подземному паркингу, двери обнюхиваем, ищем какую-то бабу.

– Вы ночевать здесь собираетесь?

– Мы нет.

Качалов зашагал туда, куда только что, громыхая, проехала машина. Я подумала, что это логично и торопливо пошла за ним. Вскоре мы увидели выход. Но он был закрыт. Потом вдруг тяжелая металлическая дверь начала подниматься. Там, снаружи, стояла машина. Мы с Качаловым торопливо шмыгнули в образовавшуюся щель. Водитель посмотрел на нас удивленно, но ничего не сказал.

– Дел-то, – хмыкнул Качалов, отряхивая джинсы.

Я вдруг подумала, что он симпатичный. Только очень уж юный. И выкать ему как-то неприлично.

– Клим, когда мы туда поедем?

– Софья, я не хочу переться в какой-то Зубовск. Мне он до фонаря.

– А триста тысяч?

Он вздохнул:

– Аргумент.

– Поедешь?

– Да.

– Завтра.

– Дай мне хотя бы в себя прийти! – взмолился он. – Надо хорошенько все обдумать. Я позвоню.

– Когда я куплю эту квартиру, тебя повысят, – льстиво улыбнулась я. – Разве ты этого не хочешь?

Он зыркнул на меня, но ничего не ответил. Молча зашагал к метро. Я быстро догнала Качалова и сказала ему в спину:

– Вообще-то, мне туда же.

– Будь проклят тот день, когда ты позвонила в мою смену!

До метро мы шли молча. А когда вошли туда, я мило улыбнулась:

– Мне тоже в центр.

– Да поедем мы в твой Зубовск, только отвяжись сейчас от меня!

Я просияла. Мне почему-то показалось, что скоро я войду в свою квартиру. И узнаю эту большую тайну.

Мы познакомились в парке. Раньше у меня никогда не было на это времени: гулять по вечерам в парке. Мне казалось, что это совершенно бессмысленное занятие, для стариков и мамочек с колясками, которым надо, чтобы малыши как следует погуляли и у них был отменный аппетит. Всего через год свободного полета я стала заглядывать в парк и днем, особенно в выходные. Там было полно народа: пожилые люди, семейные пары, дети… И конечно, собаки, много собак. В парке я уже не чувствовала себя такой одинокой, вокруг шумели, галдели, визжали, лаяли и просто общались. Молодые мамы с другими молодыми мамами, пенсионеры с пенсионерами, собачники с собачниками. Я начала подумывать о том, чтобы тоже завести собаку, а не праздно шататься по широким аллеям. Делать мне было нечего, и я рассматривала людей.

Это весьма увлекательное занятие. Включая иногда телевизор, я откровенно удивлялась: кто все это смотрит? Всю эту чушь? Сто пятьдесят каналов, а смотреть мне абсолютно нечего! Или купив парочку модных романов, удивлялась не меньше: откуда такие тиражи? Кто читает такую глупость? И теперь я видела этих людей и уже ничему не удивлялась. Их не интересовали глобальные проблемы. А по обрывкам разговоров я догадывалась, что именно их интересует, это подавляющее большинство. Лично я бы постеснялась обсуждать эти проблемы вслух. Все они касались повседневных бытовых мелочей или были сплетнями. Каждый кого-то обсуждал и осуждал со своим собеседником. Потом эти люди расходились и с новым собеседником начинали обсуждать предыдущего, передавая сплетни. Человек настолько измельчал, что оставалось только удивляться. Мы получили то, что заслужили: такое телевидение, такую культуру, такие СМИ. Еще меня удивляло, как мало в людях осталось доброты. Все чего-то делили. Мне тоже захотелось включиться в процесс дележки. Очень трудно быть белой вороной. Особенно безработной белой вороной, скучающей и одинокой.

Я стала присматриваться: что бы и мне поделить? Или кого?

…Они, в общем-то, были красивой парой, и не обратить на них внимания было невозможно. Он высокий, широкоплечий, сероглазый, с обаятельной улыбкой, всегда стильно и дорого одет. А она, как елочной гирляндой, обвешана своими детьми. Дети тоже были красивые, в отца. Две девочки и мальчик. Мальчик самый младший, видимо, этому шикарному мужчине очень уж хотелось иметь сына, наследника, продолжателя рода и носителя отцовской фамилии. И они с женой решили рожать «до мальчика». Его теперь все баловали, особенно отец. Что до нее, моего будущего смертельного врага, она была красива своими детьми, которые составляли смысл ее жизни. Я никогда ее не рассматривала, потому что глядела на него. Как он сдержан и в тоже время нежен с детьми, как терпеливо отвечает на вопросы младшего «почемучки» и ревниво следит за своими девочками, не обидел ли кто?

Есть такое понятие: настоящий мужчина. И делают его настоящим вовсе не нули на банковском счете, не место работы и даже не внешность. Не высокий рост, не широкие плечи и не брутальная щетина на щеках. Это способность в любой момент все взять на себя, принять решение, пожертвовать собой ради близких и просто ради слабых, совершить поступок. И сделать это, не задумываясь о последствиях, без расчета, без раздумья, самоотверженно. Ничего не требуя взамен, никакой награды.