– Говорите, Кузьма Ильич.

– Ишь, как величает вдруг, – снова произнес тот же мужик.

Чернобородый Кузьма Ильич откашлялся:

– Сергей Никитич! Что ж говорить… Мир к тебе пришел с добром. Не то что в Ляхове. У нас народ другой. Мы любим справедливость. Прояви и ты ее. Окажи милость и честь миру. И мир не забудет.

– Чего хотите? – нетерпеливо спросил Сергей Никитич, дергая левой рукой.

– Раздела по совести! – отвечал чернобородый.

Повисла пауза.

– Да! По совести и правде! – крикнул кто-то.

Сергей Никитич взглянул на выкрикнувшего и обернулся к Кузьме Ильичу.

– Разделить?.. По совести?.. – спросил он, дергая левой рукой. – Все? И, к примеру, мою библиотеку? Полторы тысячи томов! На всех хватит. Кому на английском, кому на французском, а кому и латынь с греческим сойдет.

– Нет, Сергей Никитич, – спокойно отвечал чернобородый, – зачем же! Мы ни на что не заримся. Только землю поделить наново, по Христу.

– У тебя, Сергей Никитич, сто семьдесят десятин на четверых, а у меня одна – на восьмерых! Где же правда? – закричал босой мужик в рваной зимней шапчонке.

– А ты бы меньше плодил, Прасол! – не вытерпел мужчина, стоявший чуть позади Сергея Никитича.

– Так вот у меня только трое! – крикнул другой мужик.

– А тебе меньше жрать горькую!

– Лихвой заели, душегубцы!

– Проценты платите государству, а не Сергею Никитичу! Оно у вас выкупило землю! – отвечал мужчина, судя по всему управляющий.

– Оно! Это было при царе! А сейчас его нету! А коли так, то и нечего тянуть за старое! Хватит! Баста! Долой! Дели землю!

– И что, у вас и землемер есть? – спросил Сергей Никитич.

Никто не успел ответить. Послышались крики, топот, народ расступился, и к дому подъехал парень на сером прекрасном жеребце в яблоках.

– Коленьку перехватили в Васильеве! В город за казаками скакал. Дали в зубы – во всем сознался! – сипло проорал всадник.

Сергей Никитич побледнел. А мужчина, стоявший позади него, наоборот, стал черен. Он сошел с крыльца, схватил жеребца под уздцы:

– А ну слезай!

– Что? Куды?.. Не тронь! – закричал всадник.

– Не твоё!

– Ах, да?.. Так? Н-на! – выдохнул курносый всадник и, быстро нагнувшись, ударил кнутовищем прямо в зубы этому человеку, так что с него полетел картуз, волосы растрепались, оголяя крепкую лысину, подбородок окрасился кровью.

И тут же послышался свист. По крыльцу забарабанили комья и камни. Сергей Никитич, закрывая голову руками, отступил к двери. Над его головой взрывались пыльные облачка глины, как будто стреляли глиняными пулями.

– Иван Карлович! – крикнул Сергей Никитич.

Но того уже окружили и сбили с ног. Худой мужик с завязанным горлом ринулся на крыльцо. Но Сергей Никитич захлопнул и запер дверь перед самым его перебитым носом. Тот заколотил в дверь кулаками. И тогда толпа как-то окуталась рычанием и с воем кинулась к дому. Зазвенело стекло. Камни гулко стучали по крыше.

Я ощутил какой-то электрический энтузиазм, мгновенно пронзивший толпу. Слышались деловитые распоряжения, куда кому лезть, что нести. Дом превратился в осажденную крепость. Мужики пробовали вышибить дверь натиском, но ничего не получалось. Тогда принялись рубить ее топором. Да тут два мужика притащили гладкое бревно. Это бревно схватили несколько пар рук и начали раскачивать на «раз-два – три!» и таранить дверь. С других сторон сыпались стекла. Раздался выстрел, и в саду закрутилась собака. Тут откуда-то высыпали сразу несколько породистых упитанных гончаков и две великолепные поджарые борзые. По ним тоже открыли стрельбу. Хотя один широколицый, заросший светлой курчавой гривой мужик и орал заполошно: «Не замай собачек! Я всех возьму! Мои!» Но его не слушали. Собаки с визгом рассыпались по двору, волоча перебитые туловища, кувыркаясь в кровавом обруче. В воздухе стоял странный запах. Бабы уже голосили, как на похоронах. Из конюшни, фыркая, выбегали лошади. Заливисто горланили индюки. Пахнуло дымом. Дверь трещала. Кузьма Ильич, сунув подвернувшемуся подростку икону, пытался накинуть рушник на гнедого жеребца, сияющего ухоженной кожей. Дому держаться оставалось считаные минуты, секунды. Управляющий, с окровавленным лицом, разбитой головой, полз в пыли…

И когда дверь, взвизгнув петлями, распахнулась, болезненный чернявый мужик, стоявший все время рядом, не смог больше противостоять всеобщему порыву и ринулся к черному проему, откуда несло кромешной тишиной.

И тогда я повернулся и пошел прочь, сначала с осторожностью, медленно, но в аллее ускорил шаг. На деревенской улице мне попался только большеголовый сопливый малыш, забавлявшийся с котенком у плетня, увешанного перевернутыми глиняными кувшинами. Да перед церковью заметил молодого унылого священника, стоявшего в каком-то оцепенении: он ни в церковь не входил, ни шел к разноцветному древесному острову, где хрипели полумертвые собаки, ржали лошади и азартно, горячо, весело кричали люди.

Я поспешал к красной рощице, прочь отсюда. Ведь этак можно остаться здесь навсегда. Здесь и сейчас. А мне надо было довести исследование местности до конца.

Сяду на велосипед, думал я, выеду на ту заросшую дорожку и – назад. Я поправился: вперед.

Мгновениями мне мерещится, что это я в колодце. Застрял между двумя мирами. Все-таки предпочтительнее определенность, пусть бы и только временна́я. Хотя я и зачитывался в детстве и отрочестве различными историями о магах, оборотнях-лисах или вот знаменитым романом «Путешествие на Запад» с нескончаемой чередой чудесных приключений, но больше любил все-таки трезвую прозу. То же и в жизни, мне нравилась повседневность, вдруг пронизанная лучом солнца или какой-либо идеей, а не искаженная, например, вином или курениями.

Я миновал кладбище.

Сейчас за лесным поворотом будет болотистая низинка, а дальше, на взгорке, слева красная роща.

Обливаясь потом, я вышел за лесной поворот и сразу увидел автомобиль.

Радость моя была как магниевая вспышка, такая же яркая и кратковременная. Автомобиль совсем не походил на современные машины. Это был допотопный открытый тарантас. Возле него стояли двое. Меня они сразу увидели и тоже обрадовались. Но я уже вовсе не рад был этой встрече.

– Любезный! – воскликнул невысокий русоволосый мужчина в запыленном темном костюме с округлым лицом и махнул мне рукой.

Второй, долговязый, в кожанке, крагах и клетчатой кепке, с пышными пшеничными усами, посылал мне серию улыбок.

По крайней мере, они не похожи на громил, решил я и направился к ним.