Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В лучах осеннего солнца за березами рдел калиновый куст. Я оставил велосипед у березы и, шурша желтыми травами, подошел к кусту, усеянному ягодами. С трескучим воплем прочь полетела сойка. Вкус калины был лекарственный, горьковатый, но чем-то приятный. Не турфанский виноград, конечно. Калина доходит при первых морозах, читал я. Ну, что ж, подожду.
Едва видная в травах дорога привела меня к обвалившемуся мосту через речку. Сизая вода шумела, набегая на дряхлые черно-зеленые бревна. Вот о таких местах и писал Господин Пяти Ив, Тао Юаньмин. «И тропинки их странствий / навсегда заросли травою…»
Мне удалось отыскать дерево, рухнувшее прямо через речку, и я ступил на него, ведя велосипед рядом. Вода пенилась вокруг спиц, скрыла педали, большую звездочку. Я балансировал на мокром стволе. И уже на середине речки кора отделилась от ствола под моей ногой, и я ухнул в ледяную воду. Но мой скарб на багажнике остался сухим.
Противоположный берег был низкий, болотистый, заросший ивами, осинами и черной ольхой. И я решил не останавливаться здесь, идти дальше. Только наполнил фляжки. Но вскоре мне попался ручей с чистейшей, явно родниковой водой. Я тут же опорожнил фляжки и набрал этой воды. Вечер был теплый, и я быстро согрелся, продираясь сквозь заросли. Дорога уже пропала, но еще угадывалась тропинка, она вела куда-то вверх. Неожиданно впереди вырос коричневый зверь с чашей рогов. Это был лось. Он неторопливо шел среди яблонь, подсвеченных солнцем. Увидел меня и остановился. Я тоже замер. Постояв так некоторое время, лось двинулся дальше. Я продолжал почтительно стоять и глядеть, забыв о мокрых сапогах. Лось чувствовал себя здесь хозяином. Когда он удалился, пошел и я, направляясь к ближайшей яблоне. Увы, яблоки лишь хороши были на вид. Зубы мне свело кислятиной. Яблони – значит, здесь, скорее всего, когда-то стояла деревня. Яблоки круглились повсюду. И чернели стволами липы.
«Сквозь кусты продираясь, / мы идем по пустынным местам. // И туда и обратно / мы проходим меж взгорьем и полем, / С сожаленьем взираем / на жилища старинных людей. // Очага и колодца / там следы во дворах сохранились, / Там бамбука и тута / полусгнившие видим стволы. // – Ты не знаешь, – спросил я / дровосека, рубившего хворост, – / Тех селений, в какие / эти люди отсюда ушли?»
И мне уже мерещится, что я вступил в стихотворение Господина Пяти Ив. Только вместо бамбука и тута здесь липы и яблони. Наконец на одной из них я нахожу сочные и вкусные плоды. Хотя вид у яблок кислый. Но что-то мне подсказывает, что именно их надо отпробовать. И точно, яблоки сладкие. Невероятно, как они сохранили этот дивный вкус прошлого. Ведь яблони достаточно быстро дичают без человека.
Куда же подевались эти садовники?
«Дровосек распрямился, / поглядел на меня и ответил: / – Эти умерли люди, / их в живых уже нет никого».
Хорошее место я нахожу под старыми липами. Мягкая земля усыпана желтой листвой. Воду я зря тащил снизу. Прямо под липами, на дне глубокой и обширной чаши, среди корней и камней, опавших листов, бьют сразу несколько родников, свивающихся тут же в сильный ручей.
Уже при звездах я сушу у костра одежду, сапоги, ем лапшу с консервированным цыпленком и зеленым горошком, пью крепкий красный чай из Фуцзяни на сокровенной воде этой земли. Запах липовых веток в костре особенный. Они пахнут старой одеждой, мешковиной.
Как называлась эта деревня? И что за имя у ручья?
Еще мне хотелось бы точно установить, какое сейчас время. После эпизода на горе я в некотором сомнении… Да и лось не добавил уверенности, что я знаю время.
Движение за город в сторону леса всегда дарит особое ощущение времени. В лесу уже через сутки удивляешься, когда подумаешь, что еще вчера ехал в теснине вывесок, стекла и камня. Время города при мысленном взгляде из леса громоздится и сверкает, подобно чудищу, которое обло, стозевно. И понимаешь, что там-то оно тебя и пожирает.
Огонь, хлеб, дождь, деревья – здесь вещи и явления обретают первоначальный очищенный смысл.
На вторые сутки уже с любопытством задерживаешь взгляд на пустой пачке из-под супа, печатные буквы кажутся странными. Ты еще помнишь, что эти же буквы могут складываться в трактаты и поэмы. Буквы – знаки времени, его слуги, корабли и крылья. Но и они не могут сравниться с молниеносным зверем.
Дикий зверь всегда уносит созерцателя в самую глубь времени. Встреча со зверем распахивает пласты времени. Доисторические эпохи взирают на тебя звериными очами. И на мгновение ты оказываешься там.
А если не на мгновение?
Я задирал голову, стараясь разглядеть среди ветвей и звезд точку спутника или пульсирующие огни самолета, но многоцветные песчинки и камни неба были неподвижны. Нет, они как будто шевелились, переливаясь огнями, но оставались на месте… На самом-то деле смещались. Большой Ковш уже весь висел над лесом, хотя незадолго до этого я видел только его крутую ручку. Но спутники и самолеты движутся быстро, всегда вызывая удивление в первый миг. В ответ пульсирующим огонькам в нас вспыхивает что-то. Может, это непреходящее вечное ожидание. Оно тлеет искрой.
Утром я отправился дальше, любуясь осенними красками и вспоминая… нет, не Пушкина, а его предтечу, Лю Юйси:
Почти за тысячу лет до Пушкина это написано. Не знаю, мог ли Александр Сергеевич читать это.
Хотя что ж удивляться. Переклички поэтов вещь распространенная.
Это начало стихотворения Цзя И, жившего во втором веке до нашей эры. А вот начало другого стихотворения другого поэта: