«Вот так проходит мирская слава! – с философской меланхолией говорил себе Вильмонт, осматриваясь. – Какое же убожество ждет нас – обычных смертных на закате жизни? Если даже сам легендарный Эристов, которого когда-то с великими почестями встречали могущественные восточные владыки, который умел останавливать и разжигать войны, помогал королям кроить карту мира, – утешился на старости лет в объятиях собственной кухарки!»

* * *

Пока Вильмонт размышлял на данную тему, Эристов вернулся с подносом, на котором стояли два стакана чая, вазочки с печеньем, конфетами и вареньем.

Перехватив смущенный взгляд своего гостя, Арнольд Михайлович, наконец, вспомнил, что на голове его ночной колпак, и тут же сдернул его. Однако лучше бы он этого не делал! Взгляду Вильмонта открылась изрядная плешь, которую стремительно стареющий мужчина перед тем, как отправиться на службу, весьма искусно маскировал остатками волос. Вильмонту грустно было наблюдать за тем, как человек, которого он привык считать чуть ли не образцом элегантности и мужественности, то пытается торопливо прилизать скудную растительность на своей голове, то снова скрыть ее ночным колпаком. Наконец, Эристов сообразил, как глупо он выглядит со стороны, и с самоиронией признался:

– Было время, я насмехался над молодящимися старичками. Когда тебе всего тридцать, трудно понять тех, кому за пятьдесят. Сам понимаю, что веду себя нелепо, и ничего не могу с собой поделать.

Однако тема, по всей видимости, была слишком болезненной для стареющего мужчины, ибо уже в следующую минуту над его переносицей появилась тревожная складка. Эристов оглянулся на дверь и, понизив голос, доверительно сообщил ближайшему сотруднику «страшную тайну»:

– Вокруг моей Любушки давно увивается сын дворника: подарочки ей сует, на прогулки приглашает. Принаглейший тип! При этом ей двадцать семь лет, а ему еще меньше – только двадцать два! Вы понимаете, что (!) это значит?

После столь серьезного сообщения Вильмонту даже как-то неловко стало говорить о деле, которое его привело сюда. Тем не менее после некоторой заминки Анри все же рассказал о расшифрованных записях из блокнота Бурлака-Заволжского.

Внимательно выслушав своего сотрудника, Арнольд Михайлович первым делом сообщил, что надежды на то, что удастся получить нужные сведения непосредственно из первых рук, почти нет: состояние помещенного в психиатрическую лечебницу художника только ухудшилось. И улучшения в обозримом будущем врачи не ожидают.

– Так что возвращайтесь в Гельсингфорс и продолжайте искать.

Анри признался, что местные официальные лица не слишком торопятся ему помогать:

– У меня такое чувство, что мне год потребуется только на то, чтобы войти в курс тамошних дел.

– М-да, без серьезного союзника вам не обойтись, – задумался Эристов. Он стал расхаживать по комнате. Анри вспомнил, как еще в пору своего ученичества, когда он был молодым стажером, Эристов приучал учеников в медитации находить решения сложных проблем. Это называлось у него «сесть на пятки». Они действительно садились на пятки и двадцать минут повторяли про себя медитативные мантры. И действительно, в таком состоянии мозг обычно находил выход из, казалось бы, совершенно тупиковых ситуаций. Этот обычай Эристов подсмотрел у японцев. Вот и теперь, кажется, самое время было выполнить «пятки».

– Я, конечно, мог бы дать вам рекомендательные письма к начальнику Финляндского жандармского управления полковнику Яковлеву, – рассуждал Эристов, прохаживаясь по комнате, – или к помощнику начальника Финляндского жандармского управления по Нюландской губернии ротмистру Лявданскому. Только проку от них не больше, чем от этого адмирала Закселя. Большие командиры предпочитают наблюдать за битвой издали через подзорную трубу, а для непосредственного руководства войсками у них имеется штат порученцев. Вам же нужен практик в не слишком большом чине и, главное, из местных старожилов. И напрасно вы ополчились на этого Авинова из флотской разведки. Он всего восемь месяцев назад вступил в должность и знает обстановку немногим лучше вашего. Все, что он пока может, это организовывать сомнительные операции вроде слежки за вами. Нет, вам нужен старый зубр, а точнее, матерый тигр.

Эристов решительно хлопнул себя по коленям, легко поднялся из кресла и подошел к шкафу, в котором у него был собран личный домашний архив. Он вернулся с личным делом на нужного Вильмонту человека.

– Штабс-ротмистр Кошечкин, начальник жандармского железнодорожного управления, – почти торжественно объявил Эристов, листая пыльное дело. – Ты не гляди, что у него такая фамилия. В своем деле Гаврила Афанасьевич настоящий тигр. Должность свою получил почти двадцать годков назад, так что в Гельсингфорсе каждую собаку знает. К тому же сам знаешь: в таких городках на железнодорожную жандармерию возлагаются широкие полномочия губернской контрразведки. Ведь, как правило, хищения железнодорожных грузов, покушения на следующих поездами пассажиров, иностранный шпионаж и прочие преступления редко замыкаются рамками «чугунки».

Однако Вильмонт скептически отнесся к наводке начальника, сообщив:

– Встречался я с ним и спрашивал: не прибывали ли в город за последнее время подозрительные пассажиры или грузы. Так он отделался от меня формальной справкой.

– Он такой, – понимающе ухмыльнулся Эристов, – прижимистый мужик! Своего просто так не отдаст. В лоб его не возьмешь.

Эристов обнадежил ученика, что поможет ему войти в доверие к нужному чиновнику, действуя через его знакомую поэтессу, у которой с мужем имеется дачка как раз в пригороде Гельсингфорса. Вокруг хозяйки дачи сложился кружок из представителей городского общества. Интересующая их персона тоже входит в число местных почитателей таланта питерской литераторши.

– Я договорюсь с Анной Константиновной Вельской, чтобы она представила вас Кошечкину своим верным поклонником и другом. Вот увидите: после этого отказу вам уже не будет.

– Рискую показаться Фомой-неверующим в ваших глазах, – недоверчиво покачал головой Вильмонт, – но мне трудно представить, чтобы этот скряга так просто открыл мне свои сундуки.

Но собеседник Вильмонта хорошо знал, о чем говорит:

– Когда мужчине за пятьдесят и он влюбляется в молоденькую, то часто совершает странные поступки.

Откуда-то Эристову было известно, что Кошечкин давно и всерьез увлечен поэтессой. Правда, чувство его носит скорее платонический характер, нежели является той горючей страстью, от которой случаются романы и измены. Так что даже муж литераторши со снисходительной иронией относился к неловким ухаживаниям солдафона за своей женой.

– Любая ее просьба, – пояснил Эристов, – является для Гаврилы Афанасьевича законом. Этим мы и воспользуемся.

* * *

Сразу после разговора с командиром Вильмонт отправился на Финляндский вокзал, чтобы сесть на обратный поезд до Гельсингфорса.

Рано утром, в начале пятого Вильмонта разбудил сильный грохот, похожий на взрыв. Где-то рвануло так, что задребезжали оконные стекла. Анри вскочил с кровати и подбежал к окну. Окна гостиницы выходили на залив. На горизонте несколько раз полыхнуло зарево, сопровождаемое новыми громовыми раскатами. На этот раз они прозвучали приглушенно, но отчетливо. Интуиция подсказывала Анри, что это не обычная природная гроза. Мужчина оделся и поспешил в штаб военного порта и броненосной дивизии.