приходскими батюшками. Нередкими гостями были и безместные священники, служившие панихиды и молебны для всех желающих. Все это, как выяснилось, имело место и при жизни старцев. Сами не будучи священниками, старцы приглашали попов со стороны.

Власти заподозрили что-то недоброе. Уж больно все это не укладывалось в рамки официальной «религиозности по ранжиру». В монастыре был произведен тщательный обыск. И что же? Все книги, по которым совершали богослужение в монастыре, оказались старопечатными, дониконовскими. Старожилы на допросе показали, что старцы, приглашая к себе на праздники кого-либо из священников, ставили непременным условием служить по старым книгам. Священники сами не отказывались, но при этом принимали меры к тому, чтобы «не было огласки». Наличие старопечатных книг решило судьбу монастыря. Все здания были снесены, а тела старцев, действительно оказавшиеся нетленными, были извлечены из могил и сожжены. Полиции было предписано народ на это место не допускать…

Этот случай многое проясняет в истории русской религиозности в синодальный период, в частности, в истории такого явления, как старчество. Обычно расцвет русского старчества принято связывать с Оптиной пустыней и с Саровом. Именно туда с середины XIX в. начали устремляться представители различных сословий (в том числе и «образованных», прежде к религии равнодушных) в поисках альтернативы казенному «православию». Однако, как мы могли видеть выше, противостояние Империи и Пустыни (аналогичное тому, какое имело место в Византии начиная с IV в.) началось на Руси гораздо раньше. Монашество изначально противостояло процессу секуляризации русской жизни и не поддержало никоновских «новин». Поэтому после раскола старчество как древняя практика сохранялось и поддерживалось, в первую очередь, в различных старообрядческих согласиях. Историк русского монашества пишет: «Нельзя забывать, что в расколе приняла участие та часть монашества, которая наименее подвержена была процессу обмирщения. Весьма характерно, что для монашества, оставшегося в Церкви (господствующей. – К. К.), 1-я половина XVIII в. была временем совершенного литературного бесплодия, оно жило словно в параличе. В расколе коренится причина того, почему в эпоху империи монашество чувствовало себя не на своем месте и не сумело найти какую-то определенную задачу для себя. Сравнительно долго оно стояло точно на перепутье, часть монашества нашла для себя выход, другая же – бóльшая часть – осталась в этом состоянии вплоть до 1917 г.»[67]

Что касается Оптиной, Саровской, а также Санаксарской пустынь, то естественное развитие этих духовных центров новообрядческой церкви церковные власти не стали подавлять по одной простой причине: в них желали видеть форпосты против старообрядчества. Калужская и Нижегородская губернии были сплошь «заражены расколом» (как выражалась тогдашняя официальная пропаганда), в то время как местное духовенство в массе своей стояло на крайне низком нравственном уровне. Тогда и было разрешено сверху возрождение принятого в древности образа духовного старческого окормления, не только совершенно забытого в новообрядческой церкви, но и подвергавшегося первое время прямым преследованиям (достаточно вспомнить, что и Паисию Величковскому, и пустынножителям из рославльских лесов как заправским «раскольникам» неоднократно приходилось терпеть гонения и скрываться от полиции). Церковные иерархи и власти решили, что чем воевать со своими не в меру ревностными единоверцами, лучше использовать их для борьбы со старообрядчеством. Нравственному авторитету старообрядчества среди простого народа можно было противопоставить только собственный нравственный авторитет. Но когда старческому движению была дана «зеленая улица», произошло нечто совершенно противоположное, и вместо массового обращения староверов в господствующую церковь началось мощное влияние старообрядчества на эти цитадели «борьбы с расколом». Отсюда и строгий, «старообрядческий» устав Дивеевского монастыря, и возвращение в новообрядческую церковь древлеправославных восьмиконечных крестов, и попытки возродить древнее знаменное пение. В результате даже Серафима Саровского впоследствии стали изображать на иконах со старообрядческой лестовкой (кожаными четками) и «раскольничьим» поморским Распятием на груди! (Здесь стоит напомнить, что еще в первой половине XIX в. хранение в доме меднолитых икон, в том числе и подобных меднолитых Распятий, однозначно рассматривалось как «оказательство расколу» и могло привести к самым серьезным последствиям.) Так что не на пустом месте и не вдруг, как пытаются иногда представить нынешние фальсификаторы истории, после более чем столетнего перерыва началось постепенное, робкое обращение новообрядцев к истокам древлеправославной святости. Просто в XIX в. церковное начальство наконец-то осенила здравая мысль о том, что нельзя беспрерывно рубить сук, на котором сидишь. Можно ведь так и до ствола дойти… Об этом очень откровенно сказал один из иерархов новообрядческой церкви, митрополит Московский Иоанникий (Руднев): «Православие давно бы обратилось в лютеранство, если бы не было старообрядцев». Поистине золотые слова!

Глава 2. Прекрасная пустыня

Старообрядческая Фиваида

О, прекрасная пустыня!

Сам Господь пустыню восхваляет.

Отцы в пустынях скитались,

И ангели отцем помогали,

Пророцы отцев прославляли,

И мученицы ублажали,

Апостолы святии величали.

Духовный стих «Похвала пустыни»

Проповедь апостолов древлеправославия имела на севере России огромный успех. К концу XVII столетия старая вера укрепилась по всему Поморью, которое недаром называли «старообрядческой Фиваидой». Здесь по завету отцов и страдальцев соловецких возникает крупнейший духовный центр, оказавший мощное воздействие на все старообрядчество вплоть до наших дней, – Выговская поморская пустыня.

Вот как описывает значение этого духовного центра в жизни страны один из старообрядческих проповедников: «Гонимии за православие во отишии сей пустыни приимаху отдохновение, отсюду получаху образы благочиния, отсюду взимаху добродетельные виды, сими пустынными благочиниями хваляхуся всех стран и городов жителие; понеже убо кто отеческаго благочестия во всех градех и селех ясный гром возгреме? Выговская пустыня. Кто церковныя службы и уставы за неимением церковнослужителей простолюдином изобрете? Выговская пустыня. Новолюбителей ли задаяния развяза кто? Клеветникам ли лютые языки связа кто? Гонительную ли ярость увеща кто? У высоких ли властей щедрую гонимым милость обрете кто? Кто, аще не выговских премудрых учителей и хитрословесных просителей ревность? Ибо в сей Выговской пустыни ораторствоваша проповедники, просияша премудрыи Платоны, показашася преславнии Демосфени, обретошася пресладкии Сократи, взыскашася храбрые Ахиллесы, не басненныя повести плетущие, но христианское стадо опасно стрегущие»[68].

Закономерно возникает вопрос: в чем же заключался секрет подобного успеха? Почему именно здесь, на севере России, в Поморье, в конце «бунташного века» возникает крупнейший духовный центр русского старообрядчества?

В истории не бывает простых объяснений. Чтобы понять причины того или иного исторического события или явления, необходимо рассмотреть всю совокупность самых разнообразных факторов, которые, сплетаясь в единую сеть, создают неповторимые исторические условия для того или иного события или явления. Здесь и географические факторы, и экономические, и исторические, и духовные. Было бы серьезной ошибкой отдавать предпочтение какому-либо одному фактору, закрывая глаза на существование остальных. А потому – начнем издалека…

Сами географические условия Поморья благоприятствовали успешному распространению веры, гонимой правительством и иерархами. Густые дремучие леса, пустынность и малонаселенность северного Поморья всегда привлекали к себе любителей уединенной скитской жизни. В обонежском Поморье погост от погоста отстоял весьма далеко – верст на шестьдесят, на восемьдесят, а то и на сто! Между погостами простирались огромные непроходимые леса. Селения также были разбросаны на далеком друг от друга расстоянии. Села были небольшие, а деревни и того меньше – редко более четырех дворов. Во многих же деревнях вообще было по одному двору. Все это затрудняло возможность надзора со стороны правительства и привлекало проповедников старой веры. Леса служили им удобными местами для укрытия и поселения, а многочисленные болота и озера ограждали их от городов, откуда им угрожала постоянная опасность.

Эти особенности географических условий не могли не оказать своего влияния и на характер церковного богослужения, и на характер религиозности жителей Поморья. Удаленное от исторических центров русской государственности и просвещенное светом Христовой веры позже других областей России, Поморье еще не утратило свежести восприятия и незамутненной чистоты своей веры. Печальные события русской смуты начала XVII века, нашествие иноземных полчищ на Русь и знакомство с их нравами и обычаями, которые они пытались насадить, к счастью, почти