А к вечеру Машенька разболелась.

– Нет, не уходи, пожалуйста! Посиди со мной, я не хочу оставаться одна! У меня правда ничего не болит! И горло не болит, только совсем чуточку щекочет! Ты дай мне лучше чаю с вареньем, и все!

Машенька вцепилась в Элину руку, смотрела умоляюще. Глазки ее болезненно блестели, кашель был сухим и отрывистым, лоб под рукой горячо и неумолимо подавал сигналы о повышающейся температуре, повергая Элю в полную панику.

– Да как же, Машенька... У меня даже градусника нет! Я же быстренько, только до аптеки – и сразу обратно! У тебя жар начинается, а я не знаю, что делать... А мама как тебя лечит?

– Мама таблетки дает. Горькие... А Миша дает такое сладкое молоко, невкусное, я не люблю сладкое молоко...

– А-а-а... Это молоко с медом! Ты знаешь, мне мама в детстве, когда я болела, тоже давала молоко с медом. Молоко у нас с тобой есть, а вот меда нет... Я пойду согрею хотя бы молока, ладно? Полежи, я сейчас!

Эля метнулась на кухню, налила в кастрюльку молоко, поставила на огонь. Господи, скорее бы Игорь приехал! Что она будет делать одна, с больным ребенком? Зачем она ее забрала? А вдруг не надо было? А если ее действительно оставили одну надолго? Хотя Мишка не могла... Но ведь оставили же! А может, у них случилось чего-нибудь? И телефон, как назло, в этой квартире отключен! А до ближайшего автомата далеко бежать, целых два квартала... Она утром с трудом его отыскала, этот работающий автомат. А вдруг придется «скорую» вызывать? От мысли об этом рука в прихватке испуганно дернулась, молоко из кастрюльки расплескалось на плиту. «Вот безрукая бусина! – обругала себя Эля. – Глупая и безрукая! А вдруг Игорь рассердится, что я забрала Машеньку? Я же не знаю, как у них там все складывалось с Софьей Михайловной, он же не рассказывал ничего!» Сказал только, чтоб она ни о чем плохом не думала и себя ни в чем не винила и что они теперь всегда будут вместе... А она и не думала ни о чем таком плохом, просто одурела от счастья, вот и все. Да и как не одуреть! Он такой умный, красивый, такой большой и добрый! Как посмотрит своими синими глазами – сердце так и обрывается и начинает плясать по всему ее круглому телу: то в горле комком застрянет, то в животе защекочет мягкой кисточкой, то куда-то в ноги ухнет так, что колени сами собой подгибаются. Вот она и ходит уже несколько дней с глупой счастливой улыбкой, которую и спрятать-то ну никак не возможно! Даже прохожие на улице удивленно оборачиваются: катится себе по тротуару белая круглая бусина, улыбается во весь рот...

А какая красивая все-таки Софья Михайловна, Мишкина мать, Игорева жена... Лицо такое тонкое, почти прозрачное, равнодушно-приветливое, и глаза странные: красивые, неземные какие-то, то ли печальные, то ли счастливые, не поймешь! Как будто сквозь тебя смотрит, как будто видит то, чего другим и видеть-то не дано...

Задумавшись, она чуть не проворонила подбирающуюся к самому краю белую молочную пену, испуганно подхватив кастрюльку в самый последний момент. Слила молоко в большую цветастую чашку, насыпала немного соды. Подумав, добавила ложку сахара, немного сливочного масла, помешивая, понесла в комнату.

– А папа когда приедет? Я еще спать не буду? Ты меня не заставляй спать, ладно?

– Хорошо, не буду заставлять. Пей молоко, Машенька. Выпьешь – и вместе будем ждать папу...

– Ага... А ты хорошая, как Мишка. А ты меня будешь любить? Миша меня любит... А сказку мне будешь читать? Всегда-всегда? А можно, я с тобой останусь? С тобой и с папой?

– Машенька, а как же мама? Тебе ее не жалко? Она же скучать будет, плакать...

– Нет, не будет. Она же красивая... А красивые мамы своих дочек не любят, только некрасивые любят!

Эля оторопела. Ничего себе, детская логика! Даже не знаешь, что и сказать...

– Машенька, а почему красивые мамы дочек не любят? Разве так бывает?

– А вот бывает! Бывает! Вот у Лизки мама – тетя Надя – совсем некрасивая, толстая, а знаешь, как Лизку любит! Все разрешает и ругается совсем не страшно, и баловаться можно, и кричать громко, и рисовать! А мою маму Лизка боится, а я тетю Надю ну вот нисколечки не боюсь! А вот в садике у нас девочка есть, Ленка Петрова, так у нее мама, знаешь, какая красивая! А забирает ее из садика позже всех, а иногда и вообще не забирает... Воспитательница ругается, сама ее домой отводит, а Ленка так плачет, так плачет...

– Нет, Машенька. Бывает, и красивые мамы дочек тоже любят. У меня была красивая мама и, знаешь, как меня любила!

– А где теперь твоя мама?

– Умерла... Давно уже. Я еще маленькая была.

– А ты тогда с кем живешь, если у тебя мамы нет?

– С тетей. У нее большой дом на берегу реки, и лес рядом.

– А у нас в деревне тоже есть лес и речка. Мы с папой и Мишей туда купаться ходим. А мама с нами не ходит. Она всегда одна гуляет, чтоб мы не мешали. А ты возьмешь меня с собой? Я хочу с тобой и с папой...

– Машенька, ты пей, пей молоко, оно уже не горячее.

– А ты полежи рядом со мной! Как будто ты Миша! Мы с Мишей всегда вместе спать ложимся, она мне спинку чешет.

Она легла с Машенькой, начала гладить ласково по спинке, приговаривая:

– Все будет хорошо, котенок... Спи. Скоро приедет папа, мы что-нибудь придумаем. Спи...

– Не так, надо ноготками, как Миша. Чтоб щекотно было...

Эля лежала, скребла тихонько ноготками по спинке чужого ей, в сущности, ребенка. Почему чужого? Она же дочка Игоря, значит, уже не чужая ей. От Машенькиных волос сладко пахло молоком, свежестью, еще чем-то неуловимым, детским, нежным... Хотелось зарыться в эти рыжие кудри носом, и уснуть беззаботно, и ждать, ждать Игоря хоть сто лет!

А может, и правда ему отдадут Машеньку? Странно все-таки, как это она говорит? Некрасивые мамы дочек любят, а красивые – не любят... А что? Поедут домой, к тетке, она обрадуется! Места всем хватит. Она научится всему, и спинку чесать ноготками, и сказки рассказывать, и простуду лечить...

Машенька заснула, задышала ровно, с трудом втягивая воздух простуженным носиком. Эля приподнялась на подушке, осторожно потрогала лоб, убрала со щеки прилипшую рыжую прядку. Не очень горячий вроде бы. Потом долго смотрела на спящую девочку, по-бабьи подперев голову рукой. Какая она худенькая, бледненькая, личико маленькое... Ее бы козьим молоком попоить. Интересно, соседка, баба Нюра, держит еще козу или нет? Летом вроде держала, когда она приезжала к тетке на каникулы... И ботинки бы новые Машеньке справить, а то у нее неказистые какие-то, со шнурками. И не ботинки надо, а сапожки высокенькие, пусть по лужам бегает, ножки не промокнут...

Она и сама не заметила, как уснула. Ей снился дом, крутой спуск к реке, по которому можно разбежаться сильно и бежать до самого берега, как по мягкому ковру, по зарослям незабудок. На берегу перевернутые днищем вверх лодки, белый песок, следы от рыбацких костров, красная дорожка на воде – отблеск заходящего солнца... Сейчас она войдет в воду и поплывет по этой дорожке...