Зверушка-то не виновата, что она родилась и выросла в стане идеологического противника и смертельного врага. Она же тварь безмозглая. И связываться с ней недостойно коммуниста с многолетним стажем. Опять же, если сбежать, наверняка целее будешь.

Словом, вполне логично рассуждал Тарас Салонюк, прикидывая, как короче изложить план действий своим подчиненным.

Но тут, ко всеобщему изумлению, трехглавый дракон, жутко похожий по описаниям на тех, которые глотали добрых молодцев вместе с конями у Калиновых мостов и похищали красных девиц, вступил с партизанами в контакт. Он наполовину высунулся из воды, учинив на озере жесточайшее волнение, и людям пришлось задрать головы, чтобы как следует его рассмотреть. Гидра была великолепна. Всем хороша.

Только вот в передней правой лапе держала она сапог бойца Маметова и трясла им в воздухе. Центральная голова согнула длинную шею, приблизившись к оторопевшим бойцам, и вопросила на щирой украинской мове:

— Ну и хто зробыв цю гадость?!

Вторая, левая, голова эхом откликнулась:

— Хто кинув цю гыдоту до моей хаты?!

Правая прокурорским оком уставилась прямо на Маметова:

— Мабуть ты, вузькоглазый, тут браконьерством займаешься? Бачу, у тебе другый такий чобит е? 3 тых самых часив, як вы хлынулы из своих монгольских степив, нема спокою…

Маметов попятился:

— Моя не рыбак, моя охотник!

Голова Дрих сердито рявкнула:

— Что, нельзя по-людски рыбу ловить, обязательно надо западло устроить? Эх, не зря знающие люди говорят: «Вывести бы вас в чистое поле, поставить лицом к стенке да пустить пулю в лоб!»

Дракон раздраженно швырнул мокрый сапог на берег, и его левая голова — Гельс — снова произнесла по-украински:

— Ты його хресты, ты його святы, а воно в болото лизе!

Голова Энн укоризненно заметила:

— Разве можно такую отраву в воду бросать? Рыба вон вся наутек кинулась, в озере чистого глотка воды не осталось! Люди вы, в конце концов, или не люди?!

Жабодыщенко, Перукарников и Сидорчук ответили дружным хором:

— Люди!

Салонюк же знал, что перед такими монстрами нужно расшаркиваться и вести себя совершенно иначе:

— Звыняйте, ваше высокоблагородие, — вкрадчиво сказал он, — бильше такого не повторыться!

Голова Дрих грозно всмотрелась в командира партизанского отряда:

— А, это ты, Салонюк? А тебя, товарищ Салонюк, надо на партийном собрании как следует проработать за головотяпство и недостойное коммуниста халатное отношение к важному делу организации партизанского движения. Распустил отряд — хуже борделя, понимаешь!

— В борделе как раз был порядок, — вставила голова Гельс.

— Тем более.

Голова Энн внесла свое предложение:

— Может, его партбилета лишить?

— Штраф взять за хулиганские выходки, — подбросил идею Дрих.

Гельс охотно поддержал коллегу и родственника:

— И в штрафную роту отправить.

Салонюк и глазам, и ушам своим уже не верил. И от изумления просто утратил дар речи. Великий немой — это очень верно подмечено, как раз про товарища Тараса.

Перукарников выступил вперед со своим верным автоматом:

— Не позволю с товарищем Салонюком так обращаться, он не виноват, он спал… то есть отдыхал после тяжелого ратного труда. А в том, что маметовский сапог в озеро попал, виноват я!

Сидорчук перебил друга:

— Ваня, та не ходы вокруг да около, кажи ему, як е. Кажи, що цей чобит я у воду кинув… Та хто вин такий, що тут указуе?!

Голова Дрих недовольно зашипела:

— Чья бы корова мычала, а твоя, Сидорчук, молчала. Кто каждый год с кумом на ставке рыбу динамитом глушил?

Энн недовольно добавил:

— У меня до сих пор правое ухо ничего не слышит!

Гельс кровожадно улыбнулся:

— Я тебя еще два года назад мог сожрать, когда ты через речку по ночам к соседской жене плавал! От удивления ожил Салонюк:

— Жинка Тимофея — твоя полюбовныця?

Сидорчук стал красным, как вареный рак:

— Та ни, бреше усе вин.

Салонюк взялся за голову:

— Який страх, а я завжды думав, що ты до Маруси залыцяешься.

Сидорчук был уже не красным, а багровым:

— Та кому вона нужна, твоя Маруся, вона ничого не умие, даже корову доить. За ней усе маты робыть!

Разбушевался и Салонюк:

— Маруся — гарна дивчина, чого ты так разлютывся?

Сидорчук жестко блюл свои интересы, забыв и о гидре, и о войне, и о немцах. Вопрос был поставлен животрепещущий:

— Гарна-то гарна, та на що вона мени здалась?

Гельс-Дрих-Энн понял, что о женщинах мужчины в лесу могут беседовать практически вечно. Три головы в унисон грянули:

— Эй, там на берегу, оставьте Марусю в покое!

Маметов тем временем храбро ухватил из-под носа у дракона свои сапоги и отбежал в сторону, торопливо натягивая их на бегу.

— Однако моя сапоги одевать. Красивый зверя, командир. Можна его домой, до мама брать?

— О-ее, — только и вымолвил Салонюк.

— Дома тепло, дыня, чай, — принялся перечислять Маметов все соблазны.

Гельс-Дрих-Энн от такой наглости сначала несколько оторопел, а затем грозно зарычал:

— А ты, урюк-башка, еще раз в сапогах в воде окажешься, к маме в Ташкент не попадешь.

Маметов обиделся на неблагодарного зверя, которого уже собирался угощать дынями и чаем, и храбро заявил:

— Моя так не сдаваться, моя биться будет!

— Ой-ой-ой, как страшно! — не выдержав, захохотал дракон. Затем головы Гельс и Дрих, переглянувшись, дружно изрекли: — Сейчас ты умрешь, но до того Маметов та сорок его бегемотив споють свою останню писню!

— Сорок не сорок, — встрял неугомонный Перукарников, — а нашего узбека мы в обиду не дадим!

Набычился и Сидорчук:

— Який не е, даже в ядовитых чоботах, все одно вин наш!

Салонюк выдвинулся на шаг вперед:

— А ось хто ты такий, це треба ще выяснить!

Чего-чего, а такого поворота мудрый дракон никак не ожидал. Он привык к тому, что является персоной номер один не только во всех волшебных сказках и легендах, но и в многочисленных исторических опусах. Не узнать его в лицо могли только законченные невежды.

Голова Дрих широко распахнула глаза:

— То есть как кто такой?!

— Зверя. Из зоопарка бежать, однако, — убежденно сказал Маметов. И поделился доверчиво: — Моя зоопарк сильно любить.