Старичок преподнес координаторше свою плохо изданную книжку. Он никому не известен, этот старичок. Он не обретет славу после своей смерти. Я пока еще молод, хорошо одет и, разумеется, уверен, что в его годы буду живым богом литературы, лауреатом всех возможных наград, и матери будут выстраиваться в очередь, чтобы я благословил их детей. В данный момент я тоже никому не известен, и мне неловко за свою яркую, изданную крупным издательством книжку, которую я только что подарил координаторше. Моя книжка рядом с книжкой старичка выглядит как распущенная шмара рядом с очкастой работницей химической лаборатории. Пока координаторша, хихикая, попросила старичка подписать томик, я постарался незаметно сдвинуть свою книжку куда-нибудь в сторону. Старичок кокетливо сообщил координаторше, что уже подписал. Он очень рад, что его покажут по телику. Он ласков, как старый песик, которого держат в конуре, в дом не пускают, но он всякий раз с благодарностью лижет руки, когда ему кидают объедки.

Поприседав перед старичком в реверансах, координаторша собралась переключиться на меня, но старичок культурно справился, как бы ему отсюда выбраться. Окраина все-таки. Заподозрив старичка в рвачестве, в желании выбить денежку на такси, координаторша перестала хихикать, будто ее шнур из розетки вытащили, и поменялась лицом. Пробубнила что-то там про помощницу, мол, проводит. Мне стало неловко, почти до щекотки. Не то чтобы я отличался особенной щепетильностью, но начал ерзать на диване и старательно делать вид, что меня нет. Если принять во внимание микроскопические размеры помещения, то превратиться в невидимку оказалось делом непростым. Захотелось разъяснить координаторше, что старичок не намекает на денежку, а просто спрашивает номер автобуса, но я ничего разъяснять не стал. Тут почему-то родилась мысль, что весь этот телеканал, весь район, город и, может, даже страна – длинный поезд, давно катящий неизвестно куда. С разрешения начальника поезда самые инициативные обустроили в своем вагоне – старом заводике – телестудию, чтобы вещать на другие вагоны. Это, наверное, от тесноты такие мысли меня обуяли. Уж больно комнатка, где мы толклись, похожа была на купе.

Отвлечься удалось легко. Напротив, через пару шагов, был закуток, где переодевалась ведущая. В зазоре между занавеской и стенкой хорошо просматривалась ее спина, голая спина красивой сорокалетней учительницы. Красивой ровно настолько, чтобы вести программу на кабельном канале с названием приюта для наркоманов. Красивой настолько, чтобы выступать перед парой десятков тысяч скучающих старушек с окраины. Ведущая смотрелась в зеркало, видела в нем свою грудь и мои глаза. Она не попросила задернуть занавеску, ее лицо не озарило кокетство. Ей было все равно. Мне, впрочем, тоже. Наш обмен безразличными взглядами походил на секс между уставшим клерком и невыспавшейся проституткой. Старичка тем временем выпроводили.

– Какой я пользуюсь туалетной бумагой?! – неожиданно громко спросила себя старушка-уборщица. Она так тихо возилась с опросником, что про нее забыли. Координаторша и гримерша вздрогнули. Уборщица пустилась в воспоминания: – Вот раньше газеткой подтирались. Буковки-то в газетах свинцом напечатаны, а свинец, говорят, полезен. – Последние слова уборщица почему-то адресовала мне. Я заволновался – не отражается ли на моем лице недостаток свинца.

Координаторша вспомнила времена дефицита, когда туалетную бумагу покупали сразу помногу, нанизывали на бечевку и надевали на шею. Не в руках же нести. Женщина с набитыми сумками и ожерельем из рулонов туалетной бумаги вполне может стать символом Москвы восьмидесятых.

Ведущая нарядилась, но тут обнаружилась пропажа «уха». Маленького наушника телесного цвета. Без «уха» ведущая не услышит подсказки режиссера. Без «уха» съемка невозможна. Ведущая заметалась. Координаторша и костюмерша принялись ахать и охать, передвигать стаканчики с недопитым чаем, пакетики с печеньем. Приподняли ноги гримерши, которая снова засопела на диванчике.

– Какими тампонами я пользуюсь?! – со смаком прочла очередной вопрос старушка-уборщица. И тут же на него ответила: – Не пользуюсь я вашими тампонами уже лет тридцать!

Координаторша с костюмершей шепотом судачили о ведущей: «Она сегодня не в духе, уйти хотела». – «Сдурела, что ли?! Куда уйти!» Ведущая вбежала с криками: «Нашла, нашла!» Координаторша и костюмерша благостно закивали ей, назвали по разу «моя хорошая», «вот и умница». И я был приглашен в павильон.

* * *

В павильоне, небольшом ангаре с высоким потолком, один угол был ярко освещен и украшен разноцветным пластиком. Из других, темных, углов на этот светлый таращились три камеры. Ведущая уселась за оранжевый стол, изгибающийся волной, я устроился в красном крутящемся кресле напротив. Пока ведущая изучала бумажки со сценарием предстоящей программы, я озирался по сторонам, крутясь в кресле. Углы декоративных пластиковых панелей махрились пылью. Легкий сквозняк заставлял эти серые клочья дрожать на манер водорослей в речке. Потолок, прямо над головой ведущей, покрывали желтые пятна, свидетельствующие о протекающей крыше.

– А что, если на вас во время съемок вода будет капать? – спросил я.

Ведущая посмотрела на потолок и оживилась. Впервые с момента нашего знакомства в ее глазах мелькнул интерес.

– Вы знаете, у нас тут однажды муха летала. Вот такая! – Ведущая показала руками форму, напоминающую средний арбуз. – То на гостя сядет, то на меня, то на стол. Представляете?! Мы ее никак поймать не могли!

Я в ответ рассказал про знакомого, который тоже работает на телевидении, так у них там по павильону крыса бегала, съемки сорвала. Услышав про крысу, ведущая посмотрела на меня не просто с интересом, а с уважением. Но тут громкоговоритель сказал «работаем», и нам пришлось вспомнить о поводе нашей встречи.

Ведущая зачитала приветствие и перешла к вопросам. Они оказались довольно формальными, но одна деталь придавала всему происходящему привкус авантюры. Речь шла о любовных романах. Пиар-служба издательства недолго думая отправила меня на съемки программы о любовных романах. Я, когда про это узнал, поначалу засомневался, но меня убедили. Главное – реклама, остальное неважно. Вот я и пришел. Теперь, сидя перед телеведущей, которой бы лучше подошло быть учительницей, я строил из себя специалиста по любовным романам.

– Как вы, такой молодой мужчина, успели стать автором трех любовных романов? – спросила ведущая.

– Любовь – мое призвание, – отвечал я, не уточняя при этом, какие именно три любовных романа подразумевает ведущая. Книжек из-под моего, извините за выражение, пера вышло всего две, одна из которых – сборник рассказов.

– Расскажите, где вы черпаете вдохновение? – поперла на меня ведущая.

– В любви, – не задумываясь, ответил я, твердо решив ввернуть максимальное количество слов «любовь» в наш разговор.

Спросив еще что-то дежурное про любовные романы, ведущая посмотрела честными глазами в одну из камер и сообщила выпуклой линзе номер телефона, по которому телезрители могут задать вопросы. Номер в тот же миг высветился призывными красными цифрами на электронном табло на стене. На таких табло в Амстердаме бегут рекламки секс-шоу, где можно посмотреть на совокупляющиеся парочки и целые группы. Не выдержав паузы, ведущая перешла к вопросам от телезрителей. Тут я, впервые за день, удивился. Программа будет показана минимум через месяц, и нет никакого прямого эфира, никакой комнаты с коммутаторами, принимающими звонки взволнованных почитателей любовных романов, а телефон, номер которого сообщила ведущая, стоит где-нибудь в вахтерской со снятой трубкой. Да и нет никакого телефона вовсе. Это бессовестное надувательство меня искренне развеселило. Я подумал про аудиторию канала, про одиноких старушек с окраин, которые через месяцок-полтора увидят меня по телику и начнут крутить диски своих устаревших телефонов, чтобы расспросить про любовный роман.