Я отвечаю четко и ясно.

— Маркус — мой отец. Единственный Черный Колдун в Англии.

Мне всегда было страшно говорить о нем; всегда казалось, что Совет может подслушать, но теперь мне померещилось, что это он подслушивает наш разговор.

И тут меня разобрало такое зло — и на него, и на бабушку, — что я не сдержался:

— Он могущественен и беспощаден. Он убивает Белых Ведьм и забирает их Дары. В основном он убивает членов Совета и еще Охотников и членов их семей. Его Дар, тот, который принадлежал ему с самого начала, состоит в том, что он может превращаться в животных. Так он съедает сердца тех ведьм, чей Дар хочет забрать. Он становится львом или чем-то в этом роде и съедает их живые, бьющиеся сердца и так получает их Дар.

Я тяжело дышу.

— Его мать звали Саба; ее убил Клей. Саба убила мать Клея, Вирджинию. Саба страдала, когда ночью оказывалась взаперти. Я тоже. Думаю, что и Маркус такой же.

— Я хорошо рисую, и Маркус тоже. Я паршиво читаю, и, наверное, Маркус тоже. Я слышу странные звуки у себя в голове, и это, надо полагать, тоже семейное.

— Маркус терпеть не может Белых Ведьм. Я и сам их не очень-то люблю. Но я же их не убиваю! — Последнюю фразу я кричу во весь голос, глядя на вершины деревьев.

— Он никого не щадит. Он убивает женщин, детей, всех, только мою мать почему-то не убил. Он, наверное, убил бы Джессику, Дебору и Аррана тоже, если бы в ту ночь они не были у бабушки. Их отца он убил.

Молчание.

Я смотрю на Мэри и говорю уже спокойнее.

— Он не убил мою мать. И он не убил бабушку, хотя вы говорите, что они встречались. Вы говорите, что бабушка знает его лучше, чем вы, значит, они встречались не один раз…

Мэри кивает…

— Значит, Маркус знал мою мать. И она не ненавидела его… и не боялась, и не презирала?

— Надо полагать, нет.

Я раздумываю.

— Но ведь они не могли… дружить… или любить друг друга… Это было бы…

— Неприемлемо, — добавляет Мэри.

— Если бы они любили друг друга, то им пришлось бы держать это в тайне… А бабушка узнала?

— Или знала с самого начала.

— В любом случае, какая разница: бабушка тоже ничего не могла сделать, только держать все в тайне.

— У нее не было другого, лучшего способа защитить твою мать. Должна признать, что, учитывая все обстоятельства, у нее все получалось. Думаю, твои мать с отцом встречались один раз в год.

— Значит, Маркус и моя мать… они хотели видеть друг друга… устроили встречу, отослали детей к бабушке… но тут вдруг появился муж… и Маркус убил его.

Мэри кивком подтверждает каждое мое предположение.

— Но моя мать убила себя, потому что чувствовала вину… — Я чувствую, как Мэри трясет головой.

— Потому что не могла быть с Маркусом?

Мэри продолжает трясти головой.

Я опускаю глаза и произношу наконец то, что знаю уже давно:

— Из-за меня?

Ладонь Мэри ложится на мою руку, и, повернувшись, я встречаю взгляд ее выцветших, слезящихся от старости голубых глаз.

— Не так, как ты думаешь.

— А как же?

— Думаю, она надеялась, что ты будешь похож на нее, на остальных детей. А ты оказался другим. С первого дня твоей жизни было ясно, что твой отец — Маркус.

Значит, она покончила с собой из-за меня.

— И что же Совет захотел, чтобы твоя мать сделала? — поинтересовалась Мэри. Я вспоминаю рассказ Джессики и единственную открытку, которую, по ее словам, получила мать. И говорю:

— Убила меня?

— Нет. Не думаю, чтобы Совету было это нужно. Но твоя мать была Белой Ведьмой; она полюбила Черного Колдуна и родила от него ребенка. Из-за их отношений погиб другой Белый Колдун, член Совета.

Открывшаяся мне правда опустошает. Они хотели, чтобы она убила себя. Они заставили ее сделать это.

На завтрак Мэри варит овсянку. Ест она отвратительно, чавкает и хлюпает. Я не спал всю ночь, и эти звуки за завтраком действуют мне на нервы.

Мэри прожевала еще две ложки и продолжила:

— Твоя бабушка сделала ради тебя все, что можно.

Я отвечаю ей угрюмым взглядом.

— Моя бабушка врала мне всю жизнь.

— Это в чем же?

— В том, что она никогда не говорила мне, что видела Маркуса и вообще знает его. В том, что никогда не отрицала, будто он напал на мою мать. В том, что не рассказала мне правду о ее смерти и что в ней виноват Совет.

Мэри тыкает в меня ложкой.

— Эй, если бы Совет нашел меня здесь и выяснил, что я помогла тебе сделать кое-какие открытия, как думаешь, что бы со мной стало?

Я отвожу взгляд.

— Ну?

— Хотите сказать, что они и бабушку убили бы?

— И еще убьют.

Конечно, я понимаю, что она права, но лучше мне не становится.

Мэри взваливает на меня целый воз работы по хозяйству, чтобы «разогнать мою утреннюю хандру».

Когда она приходит посмотреть, хорошо ли я вычистил курятник, я задаю ей вопрос:

— Бабушка говорит, вас выгнали из Совета с позором.

— Что ж, можно, наверное, и так сказать.

— А сами бы вы как сказали?

— Легко отделалась. Закончишь здесь, запри все, как было. Потом поставишь чайник, и я тебе все расскажу.

Я кипячу воду на плите в доме, а Мэри сидит снаружи, на солнышке. Когда я приношу ей чай, она похлопывает ладонью по траве рядом с собой, приглашая меня сесть. Мы сидим, подпирая спинами стену ее избушки.

— Помни, Натан, Совет опасен. Они никому не позволяют ни грамма жалости к Черным Ведьмам. Однажды у меня хватило глупости выразить свою тревогу вслух. Я тогда была секретарем в Совете. Вела у них архив. Там было множество папок с делами, и вот как-то раз, во время уборки, я присела отдохнуть и заглянула в одно из дел. Там описывалось Наказание, определенное одному Черному Колдуну. Оно было страшным.

Я тогда возьми да и скажи одному из членов Совета, что Наказание очень жестокое. Но это еще ничего. Наказанию полагается быть таким, и если бы я на этом успокоилась, ничего не было бы. Но я не успокоилась. Мысль о нем грызла меня. Я не спала ночами. Я всегда знала, что Наказания существуют, но никогда раньше не задумывалась о том, сколько боли в них заключено. Ведьму пытают месяц и только потом дают умереть. Я пришла работать в Совет, потому что считала Белых Ведьм добрыми, возвышенными существами, и вдруг выяснилось, что они ничем не лучше Черных, не лучше людей, что они такие же, как все.