– Сестра должна быть совсем дурой, чтобы бросить тачку с телом в лесу, когда болото в двух шагах, – вслух подумал он.

– Я тебя умоляю! – откликнулся Илюшин; он пытался сквозь стекло рассмотреть, что в салоне. – Люди в массе своей действуют нерационально. Представь, что Надежда панически боялась дотронуться до тела сестры. Вот тебе и причина оставить труп в багажнике.

– Короче, в машине его нет. Иначе пахло бы.

Он сфотографировал «Нексию» со всех сторон.

– Вопрос, как нам снять отпечатки… – задумчиво сказал Макар.

– Нет такого вопроса.

Сергей обмотал локоть курткой и ударил в боковое водительское окно. Стекло ахнуло и разом помутнело от бесчисленных трещин. Вытащив его, Бабкин открыл дверь.

– Надеюсь, она не стерла свои отпечатки с руля… – пробормотал Илюшин.

Бабкин осмотрел руль и покачал головой.

– Макар, дело дохлое. Отпечатков тут нет. Во-первых, это кожаная оплетка, во-вторых, она рифленая. И времени прошло много.

– А если на панели?

– Все проверю, конечно. Но три месяца…

Илюшин понимал, что он имеет в виду: отпечатки недолговечны, сохраняются не дольше двух-трех дней. В холоде жировой след дольше не разрушается. Следы прикосновений, не исчезающие долгие годы, – в девяноста восьми процентах случаев киношный штамп, а в двух – редкое стечение обстоятельств.

– Есть! – выдохнул Сергей.

Он ворочался внутри «Нексии», как медведь в тесной берлоге; при каждом его движении машина, казалось, проседала еще сильнее, впечатывая в землю металлическое брюхо.

– Что – есть? – недоверчиво спросил Макар.

– Отпечаток. Смазанный, правда, но терпимо. Точнее, даже несколько отпечатков.

– Где, на панели?

– Не-а. Ты будешь смеяться! В бардачке валяется диск с Лепсом. Кто-то хватал и саму коробку, и диск.

– Вот не зря я всегда восхищался певцом Лепсом! – растрогался Илюшин. – Сколько пользы от человека, ты подумай…

– Раньше времени ерничаешь! Может, это пальчики старшей Бакшаевой.

– Лучше бы, конечно, младшей, но старшая тоже подойдет. А если на рычаге передач?..

Бабкин выразительно скривился.

– За что еще хватается человек, едущий в машине… – спросил Макар самого себя. – За зеркало, допустим… Слушай, Серега, – встрепенулся он, – а ведь тебе в машине не так тесно, как я ожидал!

– Ты о чем?

– Сядь на водительское место, будь любезен.

Сергей, пожав плечами, перелез в соседнее кресло.

– Ноги на педали, руки на руль, – распорядился Илюшин. – Отлично! А теперь скажи: тебя не удивляет, что ты не скрючился, как дохлый таракан, а расположился довольно комфортно?

– Комфорт, прямо скажем, относительный… – начал Бабкин и замолчал.

– Вот именно, – кивнул Макар. – Бакшаева ниже тебя на две головы. Она попросту не дотянулась бы до педалей. Будь кресло отрегулировано под нее, его придвинули бы в два раза ближе. Кто-то другой вел машину от Камышовки до болота.

* * *

День у Надежды Бакшаевой прошел в суете: сбегала в магазин, накупила там зачем-то консервированной горбуши, которую не любила, и, не переставая удивляться самой себе, наспех сварила суп. После судорожно отмывала от застарелой жирной грязи плиту, разобрала шкаф с постельным бельем и заново проклеила кухонное окно, в щелях которого поскуливал сквозняк.

Почувствовав, что вот-вот упадет без сил, съела без аппетита тарелку рыбной похлебки и обратила взор к настенным часам. Хрипнуло, скрипнуло, отворилось, и кукушка прокуковала четыре раза.

Птицу Надежда не любила. Кукушка была молодая и наглая, купленная за большие – неприлично сказать, до чего большие – деньги сразу после продажи купеческих развалин. Три миллиона! Надежда до последнего была уверена, что обманут, и где-то в глубине души даже рассматривала такой исход как желательный, понимая, что в образе несчастной одураченной женщины сможет рассчитывать на некоторые преференции от окружающих, а вот внезапно обрушившееся богатство лишит ее даже имеющихся. Быть жертвой необременительно и приятно; к тому же это была знакомая, многократно отыгранная роль. Когда у тебя такая сестра, как Вера, не нужно прикладывать усилий, чтобы выглядеть страдалицей.

Однако Красильщиков не обманул. Ошалев от огромных денег, Надежда приехала на такси во Владимир – барыней! барыней! – и велела остановить возле ювелирного. Так и крикнула таксисту: «Стоооой!» – чувствуя, что некая незримая сила приподняла ее над этими… ну, вот этими… как их, черт! ах да, обслугой! – приподняла над обслугой, никогда не ворочавшей миллионами.

«Чего орешь как три дня недоенная? – спросил таксист без всякого пиетета к ее новому статусу. И прибавил грубо: – Блевать если – выметайся наружу!»

Надежда вовсе не собиралась блевать, хотя перед поездкой, сама не зная зачем, хлебнула портвейна. Всю дорогу, пока ехали до города, в ней вызревала мечта; вернее, Бакшаева насильственно приводила себя в состояние мечтания, скручивая и выжимая безответственную свою натуру, которой хотелось почему-то лишь вернуться домой, добить портвешок и завалиться в постель. Наконец смутно просияло в сознании: кольцо! с бриллиантами! – и Надежда облегченно выдохнула.

Ослеплять, сиять и царствовать!

Она выпорхнула из такси, прочь от хама-водителя, и влетела в ювелирный.

Оказавшийся салоном часов.

Вывески ли она перепутала или же это были происки дьявола, желавшего омрачить Надеждин триумф (сама она склонялась ко второму объяснению), но только в своем дешевом пуховике, в толстых штанах, толстом свитере и сама толстая, Бакшаева оказалась посреди строгой математической безупречности часовых механизмов.

Ей стало не по себе. Страх был сродни испугу маленького ребенка, вдруг попавшего в незнакомое место. К нему присоединился стыд: она все перепутала! Дуреха!

Прохиндей консультант, мгновенно раскусивший эту пьяненькую провинциальную бабу, налетел, закружил, запел сладкоречиво, и десять минут спустя Надежда обнаружила себя на ступеньках магазина с большой коробкой в руках.

Что в коробке, Бакшаева не знала. Все случившееся в магазине изгладилось из ее памяти, как зарастают у детей новыми событиями травмирующие воспоминания. Вернувшись домой, она три дня держала покупку под столом и даже подумывала выкинуть не глядя. Но зашла Капитолина, высмотрела любопытным старческим взглядом ее приобретение, и пришлось пойти на поводу у неотвязной старухи.

Так на стене поселилась кукушка.

Через пару дней Бакшаева вытащила из кармана пуховика чек за покупку. Не меньше минуты осмысливала число в последней строке. Вспомнила, во сколько ей обошлось такси. Объединила две суммы. И физически ощутила, как эта бессмысленная трата лишила ее три миллиона былой безупречности. Блюдце с выщербиной, надкушенный пирог – вот чему отныне была она хозяйкой.