– Почему не рубин?

– Темноват для рубина. Хотя черт его знает… Приметная штуковина!

– Она его, похоже, не снимала. – Бабкин отодвинул бумажную карточку и увеличил снимок на экране.

Теперь настала очередь Макара досадовать на то, что он не сообразил воспользоваться таким простым способом. Вера Бакшаева носила трикотажные футболки с глубоким вырезом, а длина цепочки была невелика: украшение виднелось над краем ткани почти целиком. Сергей раздвигал границы кадра до тех пор, пока крест не стал превращаться в размытые пиксели. Круглый камень под нижней планкой просматривался отчетливо; без сомнения, это был один и тот же крест или его точная копия.

В уголке памяти вдруг засвербело, словно там слабо царапалось неопознанное воспоминание. Сергей попытался рассмотреть его, но внутренняя лупа не работала.

– Любопытно, любопытно, – забормотал Илюшин. – У меня родилась идея. Давай-ка найдем кого-нибудь из местных, желательно в своем уме.

– Красильщиков?

– Нет, он здесь не поможет. Нужен тот, кто помнит Бакшаеву с юности.

* * *

Нины Худяковой дома не оказалось; вышедший на стук Василий зыркнул свирепо и сообщил, что Нинка шляется, а где – не знает, да ему и все равно.

– Может, на кладбище пошла, – неохотно крикнул он вслед, когда сыщики уже отошли от калитки.

– А где кладбище? – обернулся Макар.

– Сам найдешь, чай не слепой.

И Василий скрылся в доме.

– Чего это он злой такой? – спросил Бабкин.

– Подозреваю, что выпить хочет, а Худякова держит его железной рукой за горло.

– Она, значит, тоже вроде благодетеля, – сказал Бабкин, выслушав рассказ Илюшина. – Не многовато филантропов на одну деревеньку?

– Они с Красильщиковым из разного теста. Худякова себе изобрела внутренне непротиворечивую систему духовного роста, подозреваю, от такой тоски и горя, из-за которых люди менее крепкие полезли бы в петлю. А ей в петлю нельзя по религиозным соображениям. Православие запрещает самоубийство.

– Да-да, страшный грех. Кстати, почему самоубийство хуже убийства, я забыл?

– После него нельзя раскаяться. Что-то мне подсказывает, что, если бы Бакшаеву убила Нина Иванова, она бы ее прикопала в лесочке и жила себе тихо, молилась бы за чужую грешную душу и за свою заодно.

– То есть, совесть бы ее не мучила?

Илюшин усмехнулся:

– Свою совесть Худякова завязала бы в узел и концы прижгла, чтобы не разлохматились. Она стойкая тетка. И очень непростая.

– На кладбище пойдем?

– Подожди… – Макар остановился, привстал на цыпочки, пытаясь заглянуть за забор соседнего дома.

– Может, за уши тебя поднять? – поинтересовался Бабкин, сочувственно рассматривая Илюшина с высоты своих почти двух метров.

– За уши не надо. Ты бабку видишь?

– Я все вижу. И бабку тоже.

– Значит, не показалось, – обрадовался Макар. – Пойдем-ка к ней заглянем. Только стучи без лишнего пыла, там все сооружение дышит на ладан.

Дом был темен, пахуч и грязен, он вызвал в воображении Сергея грибной суп с мухами. В слепой комнатушке, где два окна из трех были заколочены, со стен смотрели святые: строгие, черные, в тускло поблескивающих серебром окладах. Пол был усыпан крошками, на подоконнике плесневела горбушка, но светлый дух сушеных грибов был так силен, что перебивал вонь испорченной еды. Связки свисали с натянутых под потолком струн; Бабкину пришлось согнуться вдвое, чтобы не застрять, точно бык в ярме, в грибной петле.

Хозяйка, горбатая старуха с гусарскими усиками, двигалась на удивление бодро. Под ее тапочками хрустели крошки. Первым делом она спросила, не из собеса ли пришли Сергей с Илюшиным, и узнав, что нет, гневно зашевелила ноздрями. Бабкин заподозрил, что их вот-вот прогонят, но Макар предъявил фотографию Веры Бакшаевой, выложив ее с таким видом, будто это был джокер, и старуха смягчилась.

– Да, Верка, – сказала она, рассмотрев карточку. – Ишь какая она здесь… Ну, молодые все красивые, если не хворают. Нашли вы ее, что ли? Или сочиняет Михалыч?

– Ищем, – сказал Макар. – Капитолина Игнатьевна, у нее крестик на шее – видите?

Хозяйка потянулась за очками.

– Это их фамильный крест, бакшаевский. Дед Верке подарил, любил ее очень. Она как надела его, так больше и не снимала. Я почему помню: из школы выгоняли ее. Не потому что крест, а больно уж вещь в глаза бросается. Верка его навыпуск носила, хвасталась. Он у нее был навроде ожерелья или кулона, как сказать-то правильно… Украшение, одним словом. Она им семье в глаза тыкала, показывала, что уела их всех. Павел с Оксаной младшую больше любили, она смирная… У этой характер-то дрянцо. А тут ей дед такие привилегии оказывает.

Бабкин с изумлением слушал рассудительную и внятную речь Капитолины. При виде обстановки он проникся уверенностью, что им предстоит беседа с еще одной полоумной бабкой, вроде той, которая болтала босыми ногами, сидя на кровати в подушках, и все призывала в свидетели Бориса Ефимовича, который оказался два года как покойным.

Какая-то мысль по-прежнему крутилась у него в голове. Нечто связанное с этим крестом…

– А что за камень внизу, вы не помните?

– Искусственный рубин. Их тогда лепили куда ни попадя. Но на всякий случай у Надежды спроси. Она вечно на этот крест облизывалась! Жадные они обе… только Надька дуреха безалаберная, а Верка… у той устройство посложнее. Я с Оксаной, их матерью, близко дружна не была, но беседовали, случалось, как иначе-то? Всю жизнь рядом, боками тремся крепче кур на насесте. Они кудахчут, вот и мы кудахтали. Оксана жаловалась, что старшая девка им жизни не дает. В деревне она, вишь, считала себя жемчужиной в навозе, выхаживала барыней, нос воротила от парней: деревенщина, мужичье… Хотя Ванька, который за ней волочился, славный был мальчуган. Шалопутный и в голове ералаш, но из него вышел бы толк. У меня на таких козлят глаз наметан. Закрутилось все не в ту сторону, да пошла телега под откос… Про что это я?

– Про крест, который носила Вера.

– Да… Она ведь и учиться не хотела, вот в чем беда. Надька – та со школьных лет трудилась. У нас большой совхоз, совхоз имени Крупской.

– А кем она работала?

– Телятницей. Молодец баба: все говорили, что она, как дом Красильщикову продаст, так сразу коровок своих и бросит, с такими-то деньжищами! А Надюха всем наперекор возьми да и не уйди с работы. Так и ездит пять дён в неделю. Это и правильно.

– Капитолина Игнатьевна, а вы знаете, кто погиб во время пожара в девяносто первом?

Старуха выпучила на него глаза.

– Эть, милый мой, как же можно не знать? Все знают! Ленька погиб, Гришкин младший сын, упокой Господи его душу. Они с Иваном давно были в контрах. Страшную смерть принял, сгорел заживо.