Ко мне бежали. Множество ног выбивали на замершей земле дробь. А волк влажно дышал мне в ухо и слюни из пасти капали мне на голую шею. Я же лежал и едва дышал, сжимаясь в комок.

Они оказались возле меня внезапно, хоть я и слышал каждый их шаг. Одновременно, в нескольких местах в меня врезались их ноги, но толстый бушлат смягчал удары. Они стояли, грязно ругались и усердно молотили меня ногами, вспоминая, верно, футбольный матч своего детства, а волк не двигался и лязгал зубами.

— Встать!

Рембо мягко отпрыгнул, и пинок в плечо перевернул меня на бок. Приблизилась рыжая голова, белая рука с синими от натуги венами рванула меня вверх, ставя на ноги.

— Вот они, здесь.

— Крыса.

— Падла.

Меня стали потрошить. Чертовые денежные мешки вывалились из меня, как кишки из распоротого брюха. Век бы мне их не видеть, думал я тогда.

Я молчал — меня колотили. Рембо стоял впереди и с визгом зевал. Все вокруг меня ходило, двигалось и качалось, в глазах плыли красные круги и все ощущения сливались в одну красную боль. Лица, глаза и голые стволы деревьев перемешались с клочками рваных туч. Я глотал кровь и воздух, шатался, отступал и упрямо старался устоять на ногах, закрывая локтями лицо и голову. Эти твари, скоты и пидары молотили меня ногами и кулаками, явно зная, что я не отвечу, и считали себя хозяевами жизни. Хотя, что говорить, я ведь украл их деньги и на их месте вряд ли бы отнесся к этому философски.

Сколько вокруг меня было апостолов, не знаю, но Андрея не было с ними, это точно. Колотили они меня с вдохновением, но дух все-таки не вышибли. Я осознавал себя, хотя и отупел от боли. И тогда они меня потащили. Ноги моя волочились, я даже не пытался опереться на них, краем глаза увидев зеленый бок «ЕРАЗа». Дверца была открыта. На меня пахнуло спертым воздухом, пахнувшим бензином и машинным маслом. Меня перехватили с одной стороны и бросили на теплое покрытие пола у самого приступка. Я не шевелился, прислушиваясь, и меня пытались пинком сдвинуть с места, потом, кряхтя, наклонились и протащили дальше, изливая душу матом. Я не двигался, притворяясь бесчувственным, и апостолы, влезая в микроавтобус, пинали меня не сильно, в так, по долгу службы.

— Рембо, — свистнул один из них. — Лезь.

Волк не откликнулся, тогда его послали подальше и захлопнули дверцу.

Машина содрогнулась всем своим металлическим нутром, заскрипела и тронулась. Меня продолжали материть, но уже не били.

— Успокоить Фомича, что ли, — услышал я голос.

И, после продолжительного шороха и кряхтения, послышалось характерное пощелкивание мобильного телефона.

— Алле. Григорий Фомич, все о’кей. Да куда ж он денется. Попался уже конкретно. Тут валяется у меня под ногами.

Как мне хотелось тогда ему врезать, но мысль, что они потом сделают со мной, крепко держала меня на полу.

— Как готовенький. Точняк.

А я только сжимался, да злился на свое бессилие. Эх, был бы у меня тогда ствол.

Мы приехали гораздо быстрее, чем я ожидал. Подскакивая на неровностях и сотрясаясь, «ЕРАЗ» сделал круг и остановился, немного осев назад.

Тут я решил подать признаки жизни и слегка пошевелился. Меня пнули, поставили на ноги и так толкнули вперед, что я буквально вылетел в дверцу, растянувшись на земле.

— Сережа!

Тонкие женские руки стали поднимать меня. Я едва успел поднять голову и увидеть над собой бледное лицо Светы Головиной, как сзади меня схватили за ворот и подняли на ноги. Жильцы коммуны обступили меня плотным кольцом.

— Отвали.

Люди расступились, торопливо попятившись, и меня потащили в дом. Я даже не успел понять, в какой, как меня подволокли к отверстию с откинутой крышкой и сбросили вниз в подпол. И тут я действительно потерял сознание.

Тьма обволакивала меня, пока я был в беспамятстве, тьма нисколько не рассеялась, когда я пришел в себя и раскрыл глаза. Я даже в первую минуту решил, что продолжаю спать, так было вокруг черно и тихо. «Я ослеп и оглох», — подумал я, холодея, и пошевелился.

Я был не связан, руки двигались свободно. Все тело болело и ноги так скрючило, что они заскрипели, когда попытался вытянуть. Я услышал звук. Значит — не оглох. Переворачиваясь и приподнимаясь на локте, я подумал, что темнота вокруг не так уж черна, местами она гуще, местами бледнее. Значит, я не ослеп, а просто нахожусь в помещении без окон. И тут я вспомнил свое падение в тьму, потом открытую крышку погреба, потом, ка втащили в дом, и все это шло в обратном порядке, как будто крутили пленку в обратную сторону.

Я сел. И что-то, с силой схватив меня поперек туловища, рвануло назад. Торопливо, дрогнувшими руками, я стал ощупывать себя и все, что находилось рядом. Вот холодный земляной пол, вот старые задубевшие джинсы, вздернутый бушлат. Стоп. Пояс. Я провел пальцами по краю и оцарапался. Холодный пояс был сделан из какого-то металла, скорее из алюминия и соединен на концах железным кольцом, дальше шли вдетые друг в друга кольца поменьше. Цепь! Меня приковали. Я торопливо, ползком, стал двигаться, перебирая ее сразу вспотевшими руками, и почти тут же уперся головой в стену. Тут я пальцами нащупал еще одно кольцо, соединенное с корявой от ржавчины скобой, вбитой в фундамент.

Я был прикован! От ужаса я расхохотался. Я хохотал, как сумасшедший, а перед глазами вырисовывался среди темноты прошлый шабаш и тот доходяга, на которого ссали апостолы. Я всхлипывал, хохотал и бился в истерике, рвясь с цепи, как только что привязанная собака. Я орал и визжал, матерился и рыдал. Какой-то шаг отделял меня тогда от помешательства, какое-то движение мысли и все, мозги бы мои съехали набекрень. Но я устоял, хотя и не понимаю, как. Рассудок выдержал.

Я плохо помню ту грань, которая отделяла бодрствование от сна. Для меня все было чередой одного кошмара. Я бился на цепи, сдирая руки в кровь, и рвал на себе одежду. Я перекатывался, сколько мог, по полу, пытался вскочить и вдруг прямо посреди сумятицы и боли передо мной возник человек. Не могу сказать, был ли это сон или видение, призрак меня посетил или святой, только он стоял передо мной, весь такой маленький, в светлой одежде. Я даже не отдавал себе отчета, почему в кромешной тьме, окружающей меня, я ясно вижу его лицо, такое старое, пергаментное и, притом, светлое и чистое. Был он лысый, жидкие светлые волосы скрывали только виски. Борода его росла клинышком, и поэтому лицо казалось треугольным. Желто-карие старческие глаза смотрели на меня без старческой слезливости и мути. Впрочем, повторяю, может быть это был сон или бред, не знаю. Он подошел ко мне, ровно и не торопливо, наклонился и положил мне на голову сухую морщинистую руку.

— Вставай, сынок, — сказал он тихо. — Ты ведь свободен. Вставай и иди.

Это были точно его слова. Клянусь, я ничего не добавил. Не помню дальше, как все происходило, только я встал и сделал несколько шагов, как загипнотизированный, прежде чем вздрогнул, оглянулся по сторонам и тогда очнулся. Все исчезло. Я стоял, покачиваясь, а кромешная темнота окружала меня.