— Живой?

— Да, — промямлил я, а это что-то поворачивалось, поднимая такие маленькие ручки и ножки, что мне стало плохо.

— Теперь возьми ножницы, они стерильные, возьми нитку, режь, перевязывай, только очень туго. Теперь на вот пеленки, на — раствор. Намочи одну пеленку и оботри его, только тщательно. Господи, у меня место не выходит.

Громкий и какой-то басистый вопль прервал ее. Она, словно не слыша, приподнималась с земли и тыкала в меня свертками, бутылкой, а я держал его и только тут понял, что это младенец. Мальчик.

— Положи его. Быстро делай, — он простынет.

Я делал. Отвертывал, разворачивал, мочил и обтирал, а она, опираясь о дерево, смотрела на меня, иногда всхлипывая. Она не плакала, все это получалось как-то всухую. Заворачивала ребенка в теплую пеленку и одеяльце уже она сама.

— Он нормальный? Руки, ноги, пальцы ты видел?

— Да, — как в бреду кивал я.

— Миленький, миленький. Ой! Держи его. Положи в сумку. Только не застегивай. Осторожно положил? Что он делает?

Тут она замолчала, и я смог прийти в себя. Младенец лежал в сумке, как в уютном гнездышке и смотрел на меня черными круглыми глазенками. Был он крохотный, с круглыми щечками и крохотным ртом, а глазенки, круглые и внимательные, смотрели на меня и были они такие ясные, словно в них горели звезды.

— Что он делает, Сережа?

— Смотрит.

— Иди сюда.

— С ним?

— Нет.

Я подскочил.

— Пожалуйста, посмотри, что там у меня?

Там было много чего, и главное — кровь. Только сейчас я заметил, что Настя полулежала на простыне, и теперь эта простыня вся промокла и пропиталась кровью.

— Место вышло?

Я кивнул, хотя и не понял ее, глядя на какой-то непонятный кусок размером с кулак.

— Дай мне.

Кусок, точнее, пленка, или… В общем, не знаю, он был весь в слизи, но я и так уже был весь испачкан чуть ли не по уши. Я взял его и дрожащей рукой протянул Насте.

— Спасибо, — она рассматривала его так внимательно, что и я согнулся.

— Все хорошо, Сережа. Я легко родила, без разрывов и трещин.

Она бросила кусок себе под ноги и откинулась, ложась на спину.

— Ты не простынешь?

— Нет. Там, подо мной свернутое одеяло. Я должна лежать, чтобы не было кровотечения.

— Тебя одеть?

— Нет, спасибо. Там, в сумке, осторожно, достань второе одеяло, хотя, стой, лучше не надо. На холоде лучше остановится кровь. Знаешь, что лучше сделай: возьми пеленку, ту, которой обтирал ребенка, помочи в ручье и положи мне на низ живота.

Я слушал и уже мчался к ручью, подхватив пеленку. Я сделал все, как она велела, не понимая, как она выдерживает все это, и встал над ней, стараясь глядеть только на ее измученное лицо.

— Спасибо. Теперь можешь покрыть меня.

Я бросился к сумке.

— Мне повезло, Сережа, что я встретила в лесу тебя. Представь, каково бы было мне одной.

Я уже вернулся с одеялом.

— Он не спит, — сообщил я, имея в виду мальчика.

— Ему хочется все увидеть. Он же первый раз смотрит на мир.

— Ноги не хочешь протянуть. Так будет удобнее.

— Нет, нельзя. Ноги даже поднять нужно, чтобы кровь остановилась.

— Подержать?

— Нет, что ты. Это долго. Набрось одеяло и садись ко мне. Только сумку ближе поставь.

Я все сделал. И если кто считает, что при этом думал о чем-то таком, глядя на ее голый живот и ноги, то он или окончательный болван, или ненормальный. Я здоровый мужик, но тут во мне ничего не шевелилось. Я был почти что, как врач, только больше измотанный и здорово напуганный. Но, в общем, я поверил ей, что держал себя молодцом и все делал правильно.

Я взял драгоценную сумку и поставил ее между нами, когда сел. Умница Настя меня понимала. Она молча протянула руку и сжала мою, потом закрыла глаза и, улыбаясь, стала дышать глубоко и ровно.

— У тебя уже не болит?

— Нет, — она отвечала тихо, продолжая лежать прямо и не открывая глаз. Под глазами ее синели тени, черты лица заострились, а губы поблекли.

— Сережа.

— Что? — только что отвернувшись, я повернулся снова. — Тебе не трудно принести мне попить из термоса, он был рядом с сумкой.

— Сейчас.

Теперь рука ее сжимала сумку.

— Посмотри сначала, как маленький.

Я посмотрел. Младенец тут же перевел на меня взгляд, и я слегка щелкнул языком и подмигнул ему.

— Не спит?

— Не-а. Он мир изучает.

Я принес ей термос и тут понял, что тоже хочу пить.

— Я пойду к ручью, напьюсь, — сказал я ей.

— На вот теплый чай из термоса.

— Нет. Хочу холодной воды.

— Ну, иди.

Я отправился к ручью. Забытый мной бушлат так и валялся на берегу, а я даже не чувствовал холода. Склонившись к воде и зачерпнув полную пригоршню, я хотел поднести ко рту, но опомнился: руки мои все еще были в слизи, и я хорошенько потер их, смывая в ручье, потом только зачерпнул воду. И тут услышал шум подъезжавшей машины.

Я подскочил на месте, потому что, не оглядываясь даже, знал, что это «ЕРАЗ», знал просто по звуку, потому что сам был водителем.

Не понимаю, как это получилось, но я стал действовать, как в хорошем боевике. Мигом собравшись, я подхватил свой бушлат и нырнул в кусты, росшие чуть дальше по берегу, и только распластавшись так, что ноги касались воды, я осмелился выглянуть из-за ветвей.

«ЕРАЗ», как раз разворачиваясь, останавливался возле Насти, застывшей от страха. Дверца его распахнулась, и на землю выпрыгнул Андрей, а за ним еще два апостола.

— Вот она где.

— Ты что это, Настеныш, сбежать решила? — Андрей склонился над ней. — И кто родился?

— Мальчик, — Настя всхлипнула.

— Молодец.

— А этот где?

Андрей быстро обернулся, сверкнув рубиновым цветом глаз, а парень заткнулся, отступив.

— Ты зачем сбежала, девонька? — я видел, как Настя заерзала на месте. — Чтобы родить вот так, под кустом?

Настя всхлипнула.

— Я в больницу хотела… Там рожать…

— Так. А я уже что, и рода бы не принял? А пеленки и все остальное зачем взяла? Предусмотрительная больно. Не ври мне. Ты куда собралась?

Я слышал, как Настя заплакала.

— Из-за него сбежала, отвечай?! Где встретиться хотели?