Для осмотра каждой комнаты Круглого дома понадобятся десятки людей и десятки часов. Подобно персонажу рассказа Эдгара По, Фэрклот предложит разобрать стены камень за камнем. Пусть восторженно восхищаются изначальным намерением архитектора не оставить ни одной прямой линии, сгладить и закруглить каждый угол. Ничего не найдут. Говорить даже нечего. Нет ни тела, ни трупа, ни одного следа бедной Морин, умершей в конвульсиях, захлебнувшейся собственной кровью от единственной пули во лбу, на глазах у стоявшего над ней Фэрклота.

Никаких намеков и догадок.

Об этом позаботилась Розмари Карвер.

Отвернувшись от топки камина, Фэрклот оглянулся на собранные бумаги — любопытные исторические документы, письменные показания с давно выцветшими подписями — и принялся их разбирать. После убийства Морин интерес к Розмари Карвер разгорелся до одержимости. Хочется узнать все возможное о девочке в голубом, которая здесь его встретила и позаботилась о проблеме с распутной, спившейся женой. Хочется…

Он остановился, глядя на только что подвернувшийся под руку старый дагеротип вроде тех, что снимались после Гражданской войны.[10]На нем изображен высокий мужчина в черном костюме и черном цилиндре, пристально смотрящий в камеру. Поля шляпы затемнили черты лица, за исключением яркой серповидной улыбки. Длинная рука лежит на плече маленькой девочки. Розмари Карвер.

Теперь ясно, что это ее отец.

Раздался внезапный хлопок. Скотт резко дернулся, чуть не сбросив с колен ноутбук, и вскрикнул:

— Господи Иисусе!

Он настолько вообразил себя Фэрклотом, окруженным собранными Фэрклотом материалами, что по-настоящему удивился, оглядывая пустую комнату, где нет ничего, кроме компьютера и огня в топке камина. А ведь он видел разложенные вокруг бумаги так же, как видел их Фэрклот в рассказе. По крайней мере, в этом отношении самогипноз оказался весьма эффективным. Скотт был восхищен и немного испуган успехом своей тактики.

Затаил дыхание с колотившимся сердцем.

По столовой пролетел другой отчетливый шлепок.

Волосы на затылке встали дыбом, по плечам побежали мурашки, он предельно насторожился, прислушался, осознал, что находится в уединенном месте за много миль от города, за много миль от людей, совсем один в темном уголке страны.

И все-таки не один.

Сидел, слушал, желая услышать.

Звук повторился, но вместо шлепка теперь слышался мрачный скрежет, будто какой-то зверь царапался в стену, стараясь выбраться на волю. Во рту совсем пересохло, губы крепко слиплись.

Подняв глаза от компьютера, он понял, что скрежет идет из-за двери в другом конце столовой, из-за той самой двери, которая в рассказе отца ведет в черное крыло, куда Фэрклот утащил труп жены.

Разумеется, там ничего нет, потому что крыло существует только на бумаге. Если сейчас открыть дверь, увидишь пустой шкаф с дохлыми мухами на полках.

Скотт очень осторожно, сдерживая дрожь, положил на табурет ноутбук и поднялся. Пол круче выгнулся под ногами, углы комнаты еще больше скруглились. Он прошел через столовую к двери, взялся за ручку, столь же холодную, как ключи, обнаруженные в парадном.

Повернул ее, дверь распахнулась.

Перед глазами предстал не пустой шкаф. Вместо этого он увидел длинный черный коридор, полный темноты и ледяного воздуха, глубокий, пустой, открытый проход — как бы отдельный внутренний дом, спрятанный в наружном. Откуда-то из глубины долетело что-то вроде вздоха.

Выпустив ручку, Скотт шагнул в коридор.

Только поставил ногу, как что-то скользнуло по колену. Он инстинктивно протянул руку, пытаясь схватить нечто, охнув и вздрогнув. Весь мир повернулся на петлях, как сценический реквизит фокусника, и Скотт очнулся на табуретке с компьютером на коленях.

Вообще не вставал.

Так и сидел.

Писал.

Прочел на мониторе:

Фэрклот взялся за ручку, открыл дверь. За ней была полная темнота, которой не видно конца; если войти туда, будешь идти вечность. Откуда-то из глубины донесся звук — то ли вздох, то ли совсем слабый смех.

Фэрклот шагнул вперед.

— Давно не принимаешь лекарство? — спросила Соня.

На следующее утро Скотт говорил с ней по телефону на кухне, наливая кофе в самую большую чашку, какую удалось отыскать.

— Откуда ты знаешь?

— Просто беспокоюсь, поэтому спрашиваю. Вчера вечером ты звонил и сказал, что разваливаешься на куски.

— Фигурально.

Нет, конечно; в тот момент он имел это в виду столь же буквально, как все прочее, сказанное в течение жизни. Очнувшись за компьютером, видя абсолютно точное описание произошедшего, он утратил почву под ногами. Сказав об этом вслух, произнеся слова, испытал непонятное облегчение, погрузился в измученный сон. Настоящие сумасшедшие не понимают, что сходят с ума. Или это ошибочное представление?

— Ну? — допытывалась Соня. — Давно?

— Что?

— Лекарство не принимаешь.

— Не знаю. Как минимум пару недель.

— Какой препарат?

— Лексапро, — ответил Скотт. — Ты что, фармацевт?

Если она и расслышала его тон, то проигнорировала.

— Давно пьешь?

— Года три.

— Когда-нибудь раньше бросал?

— Нет, но…

— Почему перестал принимать?

— Не думал, что задержусь здесь надолго. Не имел возможности пополнить запас. Наверно, надеялся без него обойтись. — Поколебался, не зная, продолжать или нет. — И работа идет хорошо.

Нет ответа. Он посмотрел в окно, воображая ее ответный взгляд, вполне способный поспорить с айсбергом, и повторил:

— Действительно хорошо.

— Не думаю, что это хорошо для тебя, Скотт.

— Сексуальный драйв вернулся. Уже плюс, правда?

Соня не рассмеялась.

— Лекарствами у нас Юдора Гордон торгует. Съезди к ней.

Он не поехал. Пока не поехал. Нынче утром чувствовал себя гораздо лучше, крепче, и еще многое надо обследовать в Круглом доме. Литературные успехи последнего времени подбодрили его, разожгли любопытство, остается целая связка еще не испробованных ключей, неоткрытых дверей в неизвестные комнаты.

В конце коридора на втором этаже обнаружилась лестница — Скотт знал, что наткнется на нее со временем, — голые непритязательные ступени ведут наверх, на еще не осмотренный третий этаж. Странно: нет ни перил, ни балюстрады, словно строители даже не думали, будто кто-то поднимется выше второго.