Еще одна проблема заключалась в сборе улик. Как мне сообщили, никаких следов не обнаружилось, кроме отпечатков. Но толку от них никакого. «Пустые» отпечатки, то есть в базе их не было, да и вообще нигде не было. Этот ненормальный совершил преступление в первый раз. Извините, но я отказываюсь думать, что это сделала женщина. Загадок вокруг убийства становилось все больше, шансов узнать, кто это сделал все меньше. Я как матерый реалист понял, что это, скорей всего, никогда не произойдет.

Похоронили мы его на городском кладбище. Почти никто не пришел. Хотя чего я ждал? У него почти никого и не было. Да и большинство людей всеми силами пытаются не замечать инвалидов. Тем более их смерти. Лежа в деревянном гробу, он выглядел, весьма не плохо. По крайней мере, он был таким спокойным и умиротворенным, каким я его еще никогда не видел. Странное ощущение в душе. Я похоронил сына, которого никогда не знал. Он ни разу не сказал мне ни слова, ни разу не посмотрел мне в глаза. Кем он был? О чем он думал? Любил ли меня? Любил ли я его? Кто его убил? Кто?

В тот день я решил, что не желаю быть погребенным в землю. Настолько отвратительным оказался этот обряд. Возможно, во всем виновата паршивая осенняя погода. Но впечатление осталось – его не смыть ничем. Даже алкоголем. Мы прибыли на кладбище, сопровождая гроб. Был сильный дождь. По всему периметру были вырыты ямы. Заранее. К сожалению, это невозможно остановить. Люди не знают, что сегодня умрут, не знают, что для них уже вырыта яма. Но в тот день было много грязи. После недолгих прощальных обрядов гроб опустили в сырую яму заполненную водой сантиметров на тридцать. Потом «бравые» ребята принялись махать лопатами, забрасывая гроб землей. Та лишь с противным хлюпаньем погружалась под воду. Быдло-землекопы в процессе травили анекдоты и громко бесцеремонно смеялись. «Что здесь происходит?». Похоже, что кто-то надругается над чьей-то могилой, я просто прохожу мимо и думаю: «Как же все это плохо, как же мерзко, со мной такого не будет». Конечно, не будет, в тот день я решил, что хочу быть сожжен. «Так что же здесь происходит?». Я вам отвечу – просто хоронят моего сына.

Так для нашей «семьи», если все еще так можно было сказать, в чем я не уверен, наступили черные дни. Расследование зашло в тупик. Единственный сын лежал под землей. Так что же хорошего осталось? Как найти силы, чтобы продолжать жить? Говорят, в жизни случается говно. Бывают неудачи, падения, но мне не повезло конкретно.

Вера практически не разговаривала. А о чем нам говорить? Обсуждать смерть сына? Ни я, ни она – этого не перенесем. Говорить о политике, погоде, обсуждать фильмы? Все это меркнет перед тем, что произошло. Стараться шутить, радоваться, веселиться, улыбаться? Серьезно?.. Не думаю, что это возможно. Не думаю, что мышцы моего лица помнят, что такое улыбка. Не уверен, что легкие помнят, что такое смех. Но выход есть. Слава богу, в мире существует алкоголь. Пиво, водка, коньяк, и еще много всего. Я стал много выпивать. По выходным, в будни. После работы, перед работой… Остановиться не возможно. Когда я пьян, мне не становится легче, это не помогает забыть о случившемся, нет. Мне становится проще жить с этим. Душу по прежнему пилят скрипки, сжимая что-то в горле, но все же под градусом «хватка» мягче. Все больше времени я проводил в пабах, в обществе таких же бедолаг, как и я. Домой возвращался за полночь. Вера уже спала. Не знаю, замечала ли она что я пьян. Не знаю, что она думала по этому поводу. Она превратилась для меня в призрак, бродящий по дому. С работы она уволилась, поэтому целыми днями находилась в четырех стенах – лежала в кровати. На улицу выходить отказывалась, перестала готовить. Поэтому мне приходилось кумекать на кухне с утра – перед работой – с бутылочкой пива. Обычно это был омлет или поджаренная картошка. Да, именно «поджаренная». У меня никогда не получалась картошка с золотистой корочкой или хрустящая. Всегда только черная. В магазине к гарниру я брал палку вареной колбасы. Вот тебе – питайся, жена. Я старался, как мог. Я, выходит, тогда за ней ухаживал, помогал справиться с депрессией. Но все оказалось тщетно.

Однажды, я пришел домой, как всегда, пьяный в хлам. Не знаю, как мне удалось открыть дверь ключом. Наверно, это сноровка, которую приобретают все алкоголики. Я всегда открывал дверь сам – Вера вряд ли бы мне открыла. Беспросветные, беспощадные черные тучи сгустились над нами. Пожалуй, мы к тому моменту друг друга ненавидели. Она меня за алкоголизм, я – её за молчание. Так вот, я зашел в квартиру и с порога заметил лежащую на полу кухни женщину. Точнее она лежала в дверном проеме между кухней и прихожей. С обеих сторон от неё виднелись большие гладкие лужи темной крови, в которых отражался тусклый свет кухонной лампы. В мой неадекватный мозг стали впрыгивать всякие мысли и носиться там как ураган. Усмирить их и поразмыслить хотя бы пять секунд не предоставлялось возможным. Облокачиваясь о стену, шатаясь, я прошел на кухню. Глаза взять под контроль тоже было не возможно. По голове беспощадно будто били веслом. Нет, не больно. Невозможно было сфокусироваться, все вокруг плясало в страшном танце – «вертолетило», как говорят. Я даже не мог разглядеть её лица. Секунда, и я уже стою на коленях в луже крови. Плевать. Кто это? Я максимально приблизился глазами к её лицу. Давай же! Хотя бы какая-то знакомая часть лица. Кто это? Уши, губы, нос? Глаза… Это была Вера. Крайний стук сердца, был ошеломительным и пригнал в мозг изрядное количество адреналина, немного прояснив разум. Я взглянул на её руки. Полностью искромсаны, вдоль и поперек. Предусмотрительно… Черт! Так, телефон! Я, промахиваясь, нажимая не на те кнопки, раза с пятого все-таки смог набрать номер скорой помощи. Ответил смутный голос, я пробормотал адрес вялым языком, что-то услышал в ответ. Концентрировать своё внимание на случившемся больше не удавалось, алкоголь вновь победоносно вторгся в мой разум. Я облокотился о стену и стал разглядывать кухню. Смотреть на жену не было сил. Я не знал, жива ли она. Я не хотел знать. Вдруг она умерла? Я перевел беспокойный взгляд на кухонный стол, там была палка вареной колбасы. Виден был разрез, идущий примерно до середины. Похоже, она собиралась отрезать кусочек. Она собиралась есть мою еду… Сердце немного оттаяло. Я перевел взгляд на окровавленный нож, лежащий рядом с колбасой. Она передумала…

Смутно помню, как приехала скорая, не знаю, сколько времени прошло с моего звонка. Мужики в белых халатах вынесли её на носилках и положили в машину, я вроде бы пытался им помочь. Хорошо что я плохо это помню, мне определенно было бы стыдно. Ясно помню лишь с того момента, как зашел к ней в палату она лежала с перебинтованными руками и красными от слез глазами. Она не была рада мне. Скорей всего она не была рада, что вообще очнулась. Я принес ей апельсины, сел рядом. Мы долго молчали, не в силах что-либо сказать друг другу. И почему в нашей жизни происходят только такие события, которые не хочется потом обсуждать? Но так продолжаться не могло:

– Не делай этого больше… Я не хочу тебя потерять, – о господи, что я несу?! Неужели я верю, что это поможет? Насколько длинная борода у этой фразы? Я жалок – мне нечего сказать жене-самоубийце… Я лишь сухо подытожил – Все наладится…