— Ну да! Другого такого района у нас в городе просто нет. А что такое все-таки?

— Да так… Ничего особенного. — Светлова нахмурилась.

— Только не утверждайте, что печать сосредоточенных раздумий на вашем светлом челе ничего не означает!

— Да нет, почему же… Означает.

— Ну, так не томите!

— Слушайте. Дом, где нашли Немую, нашу девочку-Маугли, находился как раз в районе Заводи и Чермянки. В том самом районе, где, как вы говорите, энное количество лет назад таинственно исчезали люди.

— Любопытно!

— Более ничего похожего в вашем городе не случалось?

— Нет. Кажется, нет.

— И вот сейчас опять начали исчезать люди.

— И что же?

— При этом… На кроссовках Немой, нашей подросшей девочки-Маугли, — белая глина. Как, на машине — без владельца! — найденной только что. Больше такой глины мы нигде не находим.

— Совпадение?

— И вам не кажется заслуживающим внимания, что люди исчезают именно там, где поблизости обнаруживается эта странная девочка?

— Да, но в момент той серии исчезновений ей было года три. Да и сейчас, когда ей лет восемнадцать.., как она могла бы расправиться с таким количеством сильного и взрослого народу? Ведь не это же вы имеете в виду?

— Да я и сама не знаю, что я имею в виду, — кисло заметила Светлова. — Пожалуй, я имею в виду только то, что все это — более чем странно…

— Я, надо сказать, тоже думаю, что вы все-таки правы, — согласился Богул. — За этим совпадением что-то стоит.

— Богул, а вы не могли бы для меня по вашим каналам найти адрес того дома?

— Какого?

— Дома, где обнаружили Немую и откуда ее забирали в приют.

— Пожалуй! Не думаю, что это трудно.

* * *

Когда Светлова утром следующего дня снова звонила в дверь Горенштейна, разноцветные попугайчики все так же беззаботно щелкали и заливались.

Разумеется, Светлова, сгорая от стыда, осознавала всю неуместность своей назойливости… Но по всему выходило, что без Горенштейна Светловой не обойтись!

— Ну вы и липучка! — подивился, обнаружив ее на пороге своего дома, Горенштейн. — Опять по мою душу?

— Опять, Соломон Григорьевич. Горенштейн, еще облаченный поутру в халат, зевая, взглянул на часы.

— Кошмар! Вы что — спать не ложились?!

— Не спится.

— И опять ко мне — за тем же самым?

— Точно так… Понимаете: мне это очень-очень нужно.

— Насколько нужно? Что это, голубушка, означает “очень-очень”? — сварливо поинтересовался Горенштейн. — Моя жена, знаете ли, тоже обычно говорит: “Мне очень-очень нужно”! Как правило, при этом речь идет об очередном платье, без которого она отлично, на мой взгляд, могла бы обойтись!

Прибегая к этому убедительному сравнению, доктор сморщился, как от дольки лимона во рту… Очевидно, воспоминания о диалогах с супругой были — “не очень”.

— Вам вообще-то повезло, должен заметить, что она в отъезде.

— Кто она? — рассеяно поинтересовалась Аня.

— Моя жена, естественно!

— Аа-а… Видите ли… — Светловой было совсем не до Соломоновой супруги. — Речь идет не о платье, доктор… — серьезно заметила Светлова. — А о жизни и смерти!

— Чьей жизни и чьей, извините, смерти? — сухо уточнил Горенштейн.

— Моей жизни и моей смерти.

— То есть?

— Т6 есть, если я не разгадаю одну загадку, мне из этого города не уехать…

— А вы бы хотели?

— Да, знаете..

— То-то, я смотрю, вы тут у нас подзадержались, — вздохнул доктор. — Не по своей, значит, воле у нас гостите?

— Не по своей, — согласилась Анна.

— О-о! Тут я вас, голубушка, понимаю! Ох, как я вас понимаю… — Горенштейн снова вздохнул. — Уж если я кого и понимаю — отлично, заметьте, понимаю! — так это тех, кто хочет уехать из нашего орденоносного города Мухосранска. Очень-очень хочет уехать. Это действительно серьезный аргумент!

— Да?

— Ну, разумеется! Уехать на фиг — и все дела! Куда угодно — только уехать!..

— Ну.., вот я и говорю… — промямлила Светлова, дивясь тому, как доктора разобрало от ее “серьезного аргумента”.

— Так что, девушка… — Горенштейн значительно вскинул свой породистый подбородок. — Пожалуй, ваше “очень-очень” меня убедило.

— Неужели вы согласны?

— Получается, что так.

— Можно я вас поцелую?

— Не стоит, голубушка, — предусмотрительно увернулся от раскрытых объятий Анны доктор. — У меня, знаете, эти неуставные отношения с пациентками-клиентками вот уже где! Так что обойдемся без лишних нежностей.

— Как скажете, доктор! — скромно потупилась Светлова. — Я готова говорить и о деле. Понимаете, фокус еще и в том, что уговорить немую девушку должны вы, Соломон Григорьевич.

— Ну, приехали! Чудненько! Ее еще и уговаривать надо?

— Да.

— Мало того, что я, как врач, категорически отказываюсь от этой затеи, еще, оказывается, и пациентка против! Кому же это тогда нужно, спрашивается?

— Кроме меня, в общем, никому, — скромно призналась Анна.

— По крайней мере, вы откровенны. Это мило.

— Спасибо, Соломон Григорьевич, на добром слове.

— Рано меня благодарить! Допустим, я-то согласен на этот эксперимент… Но я плохо представляю, как мне уговорить эту нашу — точнее, пока вашу — пациентку.

— Понимаете, доктор… Вы должны найти важные доводы, простые, ясные слова, которые не смогут не подействовать, — горячо принялась убеждать Горенштейна Светлова.

Все эти фразы Анна уже не раз прокручивала в голове, готовясь к встрече с Гором.

— Ведь нельзя же сказать, что при всей своей немоте и нежелании общаться девушка отгородилась от мира!

— Не отгородилась? — сдержанно осведомился Гор.

— Уверяю вас, нет! — Аня припомнила страстное свидание Немой с Кикалишвили. — Не могу вас посвятить в известные мне подробности, но, уверяю, не отгородилась. Она любит… Возможно, и любима. В конце концов, ей всего-то восемнадцать лет. Значит, она хочет самых обычных вещей: выйти замуж за любимого человека, родить детей… Объясните ей, что нормальная жизнь возможна — если и она станет вполне нормальной!

— Ну, если так дело повернуть… — неуверенно пробормотал Горенштейн.

— Объясните ей, что она может говорить! Зачем же от этого отказываться? Неужели она хочет, чтобы ее будущие дети тоже молчали? А это вполне вероятно при немой матери!