Продажей национальных имений вначале было создано большое количество мелких собственников, сильно преданных революции. Но, почувствовав свою собственность обеспеченной, они стали консервативны и стали мечтать о правительстве, которое какой угодно ценой усмирило бы бурю революции. Политические завоевания мелкому крестьянству были безразличны; у него не было идеалов. Наполеон Бонапарт был для него самым подходящим человеком, и оно охотно поставляло ему солдат. Империя Наполеона обеспечивала ему то, что участки его не перейдут обратно в руки духовенства или эмигрировавшего дворянства, именья которого тоже объявлены были впоследствии государственной собственностью.

Никогда в истории Франции не было более удобного момента, как в 1789 году, для перехода к крупному государственному земледельческому хозяйству. Идея свободы получила бы в этом переходе совсем другую и более прочную основу. Только треть земли принадлежала крупным или мелким собственникам. Но национальное собрание всецело находилось во власти мещанских понятий о сельском хозяйстве и не только не подумало прочнее организовать его, но уничтожило последние следы того земельного устройства, которые напоминали об общественном производстве. Правда, общины получили обратно те земли, которые были у них отобраны феодалами, но и эти земли подверглись раздроблению, и остатки общинной собственности были окончательно уничтожены. Все три великих собрания революции – учредительное, законодательное и конвент – не обнаружили никакого сочувствия общинной собственности и непрерывными разделами понижали производительность земли и землевладельцев. Мелкое крестьянство заняло место феодализма, раздробление земельного владения было доведено до пределов возможного, и в сельском хозяйстве было, таким образом, увековечено мелкое хозяйство во всей первобытности его форм. Тот мелкий крестьянин, который обязан был революции освобождением от феодальных тягот и своим свободным владением, стал скоро тормозом всякого прогресса. Весь громадный класс мелких крестьян образовал неподвижный элемент, тормозивший прогресс социальный и прогресс освободительный.

Таким-то образом столь сильно удивившая всех мера – продажа государственных имений, которой хотели закрепить преданность народа революции, принесла скоро плоды, прямо противоположные ожидаемым. Были и такие провинции, где народ не понимал или ложно толковал предпринятую в его пользу меру, здесь дело не обошлось без духовенства, которое потеряло свои имения и которое со времени конфискации духовных земель было не на стороне революции. Мероприятие это оно называло церковным грабежом и сумело внушить свою ненависть к революции той части населения, которой еще приятны были патриархальные отношения. Во время позднейших кризисов революции то же духовенство зажгло гражданскую войну во Франции в тот именно момент, когда на нее напала великая коалиция иностранных государств. Кровавая война в Вандее тесно связана с этими событиями. Пока же духовенство старалось разжечь религиозный фанатизм против революции, с одной стороны, крикливым поведением в национальном собрании, а с другой – тайными происками в провинции. Все это объясняет нам те ужасные меры, в которым должны были впоследствии прибегнуть революционные правительства, чтобы удержаться у власти.

Национальное собрание уничтожило дворянское сословие, все гербы, наследственные титулы и ордена. Оно хотело уничтожить все следы прежнего порабощения. Народ следил за работами национального собрания, перенося нужду и не теряя надежды на то, что при новом порядке вещей уменьшится и его нужда. Но скоро стали обнаруживаться равные происки придворной партии, дворянства, духовенства и эмигрантов. Облегчив производство в высший чин, национальное собрание привлекло войско на свою сторону, придворная же партия не имела в нем особенно надежной опоры. Безуспешными оказались и попытки духовенства вызвать религиозные беспорядки в Южной Франции. В Париже был открыт заговор, составленный маркизом де Фавра, который задумал убить Лафайета и Бальи, разогнать национальное собрание и увезти короля из Парижа. Не было сомнения в том, что он был в сношениях с двором, но посредник между ними и двором был неизвестен. Когда суд приговорил его к смертной казни через повешение, он выразил желание сознаться во всем. Суд не пожелал компрометировать двор и постановил сознанию его не придавать никакого значения. «В таком случае я умру со своей тайной», – сказал Фавра.

Все это вызвало такое брожение, что можно было опасаться нового революционного взрыва. Король, чувствовавший всеобщее недоверие, прибыл 4 февраля 1790 года в национальное собрание и стоя обратился с речью к сидевшим депутатам. Речь его была довольно запутана и доказывала, что он, собственно, и сам желал всего, что сделано собранием. Он обещал также признать и охранять ту конституцию, которая будет принята собранием. Собрание расчувствовалось и принесло присягу верности закону, королю и пароду, обещая по мере сил охранять выработанную им и принятую королем конституцию. Эта противоречивая клятва, которая не исполнялась всякий раз, когда возникал конфликт между королем и народом или королем и законом, названа была гражданской присягой.

Теперь начались новые интриги со стороны двора. Прежде всего подкупили Мирабо, потому что этому великому политику нужно было много денег для удовлетворения своих мелких страстишек и распутства. Предложенные ему двором крупные суммы он принял без всякого прямого обязательства. Может быть, к этому времени относится и его план остановить революцию в момент окончательной выработки конституции. План этот был основан, конечно, на слишком высокой оценке им своей личности и обнаруживает все тщеславие его. В это время двор вообще потратил много денег на подкупы, но особого успеха не имел. Особенно Мирабо во многих отношениях не беспокоился об интересах двора. Это обнаружилось при обсуждении вопроса о том, должно ли национальное собрание само себя закрыть. Правая полагала, что так как, судя по наказам, собрание получило мандат на один год, то при уважении к воле народа оно должно само закрыться. Против этой демагогической уловки выступил Мирабо в одной из наиболее сильных речей своих. Напомнив о клятве в зале городского собрания, он сказал, что с того момента, когда произнесена была клятва дать Франции конституцию, характер полномочий собрания изменялся. «Клянусь, – закончил он своим громовым голосом, обращаясь к центру и к левой, – клянусь, что вы спасли Францию». Увлеченное им собрание отклонило предложение о закрытии собрания.

Были попытки вызвать падение Мирабо, так как тайная связь его с двором была известна, но это не удалось. При обсуждении вопроса о праве объявлять войну и заключать мир красноречивый оратор левой Барнав сильно напал на Мирабо. Однако восторжествовал Мирабо, и король получил право инициативы при объявлении войны и заключении мира под условием утверждения собранием.

Авторитет Мирабо и глазах народа к этому времени был уже поколеблен, и демократическая печать сильно нападала на него. Впоследствии обществу были даны и доказательства той измены, которою запятнал себя этот гениальный человек.

После этих постановлений собрание издало новый порядок судопроизводства, сообразованный с новым делением Франции на департаменты, и гражданское положение о духовенстве, опять-таки в соответствии о департаментами. Каждый департамент был сделан епископством. Католическое духовенство превращено было в государственных чиновников. Это вызвало долгое и упорное сопротивление духовенства, так как государство требовало от священников, как государственных чиновников, гражданской присяги. Большинство отказалось от этого, и даже низшее духовенство, бывшее до сих пор очень преданным революции, заняло враждебное положение по отношению к новой конституции. Людовик XVI, так недавно еще обещавший принять конституцию, был очень рад этому спору и раздувал его, не утверждая гражданской организации духовенства. После этого конституционные (принесшие присягу) священники и не принесшие присяги стали взаимно отлучать друг друга от церкви и вести между собой ожесточенную борьбу. Наконец и папа еще вмешался сюда, запретив духовным лицам приносить гражданскую присягу.