— Я научился лечить людей, Жюли, я научился докапываться до самой сути самых мрачных эпизодов в их жизни, но как найти способ вылечить себя самого?

Ей не надо отвечать, она прижимается к нему. Она так хотела бы рассказать ему о мрачных эпизодах в своей жизни. Об отце, который выносил с завода детали автомобильных моторов и продавал их на черном рынке. О матери, так рано умершей от рака легких. О своем буйном детстве, о том, как она разрывалась между бунтом и глубоким личностным кризисом. Спасаясь от этих обжигающих воспоминаний, она целует Люка с еще большей страстью. Он обхватывает руками ее голову, закрывает глаза, но и через опущенные веки он видит танцующую Анну в красивом вечернем платье. Она кружится, кружится, кружится в ритме вальса, и он сходит от этого с ума.

И, в то время как Жюли вся растворяется в поцелуе, Люк внезапно отодвигается:

— Жюли, простите, что я…

— Мне понравилось.

Люк чувствует себя неловко, он подносит руку ко лбу и начинает пятиться:

— Этот ресторан, этот вечер, мне не следовало…

Жюли хотелось бы привести его в чувство, но у нее нет сил бороться. Люк отходит еще дальше, еще глубже в тень.

— Я не хочу причинить вам боль.

— Я не хочу страдать.

— Я… простите меня.

Он поворачивается и убегает. Стены, облака пляшут вокруг него в диком хороводе. Он прячется в своей машине. Весь дрожа, расстегивает манжет на левой руке. Он задыхается, у него болит сердце. Сжав зубы, смотрит на три розовых шрама на запястье. Потом, на грани слез, ударяет обоими кулаками по рулю.

И тут раздается звонок его мобильного. Люк вздрагивает.

Конечно, это Жюли. Он колеблется, делает глубокий вдох. Одно слово, еще одно ее слово, и он вернется в ее объятия. И пусть она увидит его шрамы, пусть все его прошлое выплеснется на нее. Эти раны — неотъемлемая часть его самого, часть его сути. Они — то, чем он был.

Он нажимает кнопку.

— Доктор Грэхем?

— Алиса? Что случилось?

Она плачет.

— Вы должны помочь мне, доктор, пожалуйста.

В ее голосе Люку Грэхему слышится тревога, ей срочно нужна помощь. На ветровое стекло падают первые капли дождя.

— Я сейчас же приеду! Где вы?

— У отца.

Автомобиль Люка сворачивает с автострады и едет по окраинам Арраса. Кассета номер двадцать три.

— Расскажите мне о поездке в Перу, Алиса.

— Мне тогда исполнилось двенадцать лет. Папа хотел сделать мне хороший подарок.

— Странный подарок для ребенка, которого никогда никуда не отпускали.

— Ну, такой вот у меня отец, он все время разный. У него всегда были странные реакции. Например, он мог спать в яме, вырытой в сарае. Или вдруг начинал плакать без всякой причины. Иногда он за несколько секунд переходил от злости к полной эйфории. Иногда укладывался рядом с радиоприемником, крутил ручку настройки и при этом не выпускал из рук прядь каких-то волос. И так — целыми часами.

— Ну а Перу?

— Мы уехали туда на двадцать дней. В Куско, мы вдвоем с папой. Мама, конечно, поехать не могла, она оставалась в Берке. Это были единственные каникулы, которые я провела с папой.

— И как? Как там было, в Перу?

— Сначала все было просто гениально. Мы видели много памятников инков, ели вместе с местными жителями, жили у кого-то из них… Были потрясающие моменты, когда мы полностью разделяли эмоции друг друга. Отец очень много знал об этой стране, о ее обычаях, о народе, он даже знал деревушки, которых не было на карте. Например, Ккатка — это в горах, в трех часах езды от Куско. Никогда в жизни я не видела места, которое было бы так отделено от внешнего мира. На площади — один телефон на всех, три или четыре улицы, один телевизор, одна станция местного радио, почты нет, автобус приезжает три раза в неделю, и диспансер, обслуживающий деревни в радиусе до ста километров.

Следуя указаниям своего навигатора, Люк сворачивает на грунтовую дорогу. Внизу на склоне, вдалеке от шоссе — уединенная ферма, окруженная холмами и деревьями, а дальше, до горизонта — английские, канадские, польские военные кладбища. Перед ним простираются бесконечные ряды немецких могил, из травы поднимаются темные деревянные кресты. Какая мрачная картина! Полная луна ярко освещает старую фламандскую ферму: деревянный дом с черепичной крышей, квадратный двор, посыпанный белым гравием, на переднем плане — коровник, в глубине — сарай.

— А зачем вы поехали в деревню, изолированную от мира?

— Не знаю. Думаю, что отцу нравилось бывать в неисхоженных местах.

— А ваш отец уже бывал там раньше? Например, в качестве корреспондента?

— Нет… Все время говорил, что впервые в жизни едет в Перу. Что всегда мечтал побывать в этой стране.

— Вы сказали: «Сначала все было просто гениально». А потом? Что случилось?

— Однажды ночью, когда мы ночевали в крестьянском доме в Ккатка, у меня страшно разболелся живот. И в деревенском диспансере мне сделали срочную операцию — удалили аппендикс.

— И в этой богом забытой деревне была возможность провести операцию?

— Да-да. У них была операционная и три врача. В этом диспансере каждый день лечилось очень много больных. Там было не так, как здесь.

— И что же, Алиса?

— Я ненавижу этот шрам. Не знаю почему. Наверное, потому, что он испортил единственные настоящие каникулы, которые были у меня в жизни.

Люк выходит из машины и аккуратно прикрывает дверцу. Ботинки вязнут в мокрой земле, луна ненадолго выглядывает из-за туч, этого достаточно, чтобы осветить его лицо. Несмотря на неумолчное мычание коров, деревня кажется вымершей. Рядом с коровником стоит машина Алисы.

Он стучит в дверь:

— Алиса?

Ответа нет. Он возвращается к машине, открывает багажник и берет оттуда фонарик. Ветер то распахивает, то захлопывает дверь сарая. Это тот самый сарай, основное место действия повторяющихся кошмаров Алисы. Капли дождя падают Люку на голову, когда он идет в глубь сада. Он уже собирается войти в темное строение, но тут его внимание привлекает кое-что другое.

Могила Доротеи…

Она в углу сада, под елями, всего в нескольких метрах от могилы Дона Диего.

Люк подходит поближе. Могила вскрыта. Она пуста…

Психиатру кажется, что сердце вот-вот выскочит у него из груди. Алиса сама узнала правду.

Он присаживается на корточки перед кучей земли. На земле валяются мраморный крест и лопата. На кресте две даты: «29 сентября 1982 — 29 сентября 1997». Вокруг разбросаны увядшие цветы, гипсовые ангелочки, грязные цветочные горшки. Да, Клод Дехане неплохо поработал.