В тесном помещении с выложенными плиткой стенами гулко звучит голос Алисы. Старый магнитофон оживляет воспоминания девушки. Люк отлично помнит, как проходил этот сеанс психотерапии. Алиса начинала доверять ему, не пропускала сеансов, и ее стало легче разговорить.

— …И потом, папа не хотел показывать меня специалистам, никогда не хотел.

— Почему?

— Он считает, что психиатры занимаются умственно отсталыми, дебилами, помещают их в клиники, откуда им уже не выйти. Он говорил, что всем должен распоряжаться Бог, без всяких лекарств, без мучительного лечения, без ограничения свободы мысли и так далее и тому подобное. И из-за того, что он слишком оберегал меня, он меня и потерял.

— Насколько я понял из ваших слов, ваш отец — очень верующий католик. А случались дни, когда он не молился?

— Нет, никогда. Иногда он даже молился много раз в день. Он молился за меня, за маму. За Доротею, за Мирабель, за всех на свете… Он любит Господа и хочет, чтобы все люди любили друг друга. У него… довольно примитивный образ мыслей.

— И он считал, что вы вполне здоровы?

— Думаю, он хотел убедить себя, что это так. Например, он все время сообщал мне какие-то научные факты. С какой скоростью бегает заяц, как называются звезды и где они расположены на небе, про скорость ружейной пули, сезонные циклы, генетические эксперименты и информатику… Он подписывался на кучу журналов и заставлял меня их читать. Другие дети этого не учили. Он старался, он гордился мной, когда я все это рассказывала. Он говорил маме: «Смотри, какая у нас умная дочка!» Но мама, разумеется, никогда не отвечала… И еще он все время заставлял меня рисовать, потому что я действительно была очень способная.

— А Доротея? Ее тоже заставляли все это учить?

— Нет, ее он не трогал, по большей части он вообще не обращал на нее внимания… Все равно рисовать она не умела. Зато у нее были хорошие отметки по математике и по разным другим предметам. Я в математике полная дура.

— Вы помните уроки математики?

— Нет. Ни математику, ни историю…

— Совсем ничего не помните?

— Совсем ничего. Я даже не могу вам сказать, как звали учителей.

— На сегодня у меня еще два вопроса, Алиса. Почему отец позволил вам обратиться к психиатру, если он был против?

— До того как прийти к вам, я была на краю пропасти, у него не оставалось выбора… Потому что если бы я не, я не…

— Вы бы причинили себе зло?

— Думаю, да…

— …И последний вопрос. А вы знаете, почему он выбрал именно меня, чтобы лечить вас?

— Совсем не знаю. Наверное, потому, что вы хороший психиатр. Самый лучший…

Самый лучший психиатр… Люк со вздохом выключает магнитофон. Вдруг раздается стук в дверь.

— Иду!

Он отпирает и тут же распахивает дверь. И широко открывает глаза от удивления.

— Привет, доктор… Надо же, какой ты красивый.

Перед ним в дверном проеме стоит молодая женщина. Серая куртка, сиреневый шарф, волосы собраны в пучок.

— До… Доротея?

Не дожидаясь приглашения, Доротея Дехане входит и захлопывает за собой дверь. Она закуривает, сжимая в руке зажигалку. Погода на улице изменилась. Идет дождь, оставляя на асфальте неровные круги.

— Не представляешь, как трудно стрелять сигареты на улице, особенно под дождем. В лицее было проще. Ребята там никогда не отказывали, и ты знаешь почему. Он тебе даст сигаретку, а ты ему позволишь залезть в трусики… У тебя выпить не найдется?

— Что вы хотите?

Она садится в кресло, как будто у себя дома. Грэхем не двигается.

— Простите, Доротея, но я должен уйти.

Она выдыхает дым через нос и всем своим видом выражает нетерпение.

— Ладно, теперь о серьезном. В квартире Алисы, в душевой кабине, я кое-что нашла. Кое-что странное…

Люк Грэхем отходит, смотрит в окно, опускает жалюзи и зажигает лампу.

— Что значит «кое-что»?

Доротея встает. Откинув перед зеркалом прядь темных волос со лба, она щелкает пальцами с длинными накрашенными ногтями. Потом резко оборачивается и гасит сигарету в пепельнице на ножке.

— Что значит? Блузку, всю в крови.

Люк чувствует, как у него обрывается сердце.

— Вы шутите?

— Что, похоже? Мой отец в Лилле, в больнице Салангро. Его выпишут сегодня вечером или завтра. Врачам он рассказывает, что дважды ударил себя ножом в грудь — пытался покончить с собой. В тот же вечер, когда вы проводили тестирование.

Люк Грэхем не может скрыть изумление. Он вспоминает рассказ Жюли. Попытка самоубийства. Значит, это был Клод Дехане.

— Чушь. Это неправда.

— Он убежден, что это я на него напала. Что случилось на тестировании? Что ты сделал с моей сестрой?

— После теста визуальной стимуляции Алиса очень плохо себя почувствовала, чуть не потеряла сознание. Мне не удалось поговорить с ней, она замкнулась. Она выбежала из лаборатории, промчалась через приемное отделение и уехала на машине, а я так и остался смотреть ей вслед. Я два дня пытался связаться с ней, но безуспешно. Однако прошлой ночью она оставила мне сообщение на автоответчике, это меня обнадеживает.

Он прикрывает глаза.

— А вы считаете, что это сделала Алиса?

Доротея снова щелкает пальцами.

— Ну, может быть, Берди. Тот самый, которого ты вытащил из ее головы во время тестирования. Я же тебя предупреждала — он может напасть.

Люк внимательно смотрит на нее:

— Я не могу найти ни диск с записью тестирования, ни фотографии — ваши, Алисы, других больных… Вечером после тестирования кто-то проник в дом.

— И что это значит? Ты меня считаешь воровкой? А почему меня, а не Алису?

— Она не знает, где я живу. А вот вы — я знаю, вы за мной следите, ходите перед моим домом, часто бываете в моем саду. Хватит наблюдать за мной, Доротея. Это ни к чему не приведет.

Девушка подходит ближе и смотрит ему прямо в глаза:

— Неправда, это поможет узнать, что ты там вытворяешь с моей сестрой…

Люк Грэхем вздыхает:

— Я хочу только одного — вылечить ее.

Доротея ходит взад-вперед. Теперь она выглядит обеспокоенной.

— Знаешь, отец не хочет неприятностей с полицией и не хочет, чтобы кто-то заглядывал во внутренний мирок Алисы. Поэтому он ничего не скажет. Но когда он выйдет из больницы, то может начать сводить счеты. Прежде всего с тобой. Думаю, отец тебя здорово не любит. И это еще мягко сказано.