Сюзанна выслушала этот рассказ от начала до конца, ни разу не прервав брата, в котором она теперь видела убийцу. Лишь когда он замолчал, она, не глядя в его сторону, сдавленным голосом спросила:

— Но, если ты не боишься ничего, если ты принял все предосторожности, зачем ты заставил меня солгать Дампьеру? Зачем заставил подарить ему надежду? К чему все это?

— Если понадобится, я пожертвую жизнью, лишь бы о моем преступлении не стало известно. Сюзанна, я попросил тебя пожертвовать счастьем, надеждами, любовью, которая, быть может, живет в твоей душе, чтобы избавить вас с отцом от страшного позора.

— Я тебя не понимаю…

— Хотя против меня нет ни малейшей улики, хотя все указывает на то, что меня даже не потревожат, может случиться так, что судебный следователь обо всем узнает и вынудит меня признаться в содеянном. Сейчас я уверен в своей безопасности, но рок способен все разрушить… Слушай же, что я решил сделать в таком случае. Не отказав Дампьеру, ты даришь ему надежду и можешь, если захочешь, отдать ему свою руку. Отец этому не воспротивится. Положим, ты не любишь его, но уважаешь и согласишься на этот брак, которого он желает всем сердцем. Но ты вольна пожертвовать мной и предать бесславию нашего отца, если предпочитаешь свою любовь отцу и мне. Я поступаю так не из малодушия, не жизнью дорожу. Я хочу спасти отца и Мадлен, которую обожаю. Я прошу тебя помочь мне. Когда Дампьер станет твоим мужем, когда он будет частью нашей семьи, он, может быть, не решится внести в нее несчастье, если доказательства моей вины попадут ему в руки…

— Словом, ты потребуешь от него, чтобы он скрыл твое преступление, обесчестил себя, изменив делу правосудия, и меня хочешь вовлечь в эту низость…

— Если когда-нибудь все раскроется, я не заставлю Дампьера выбирать между его служебным долгом, который потребует выдать меня, и любовью, которую он будет питать к тебе. Нет, не бойся, этого не произойдет.

— Что же ты сделаешь?

— Я попрошу у него именем нашего отца, твоим именем, Сюзанна, именем той семьи, членом которой он стал и где нашел счастье, на которое не смел, может быть, и надеяться, не предавать огласке доказательств, свидетельствующих против меня. Я попрошу его все скрыть, чтобы спасти нашу честь. А так как без жертв тут не обойтись, то, конечно, ей стану я.

— Что же ты намерен делать?

— Разве ты не догадываешься?

— Самоубийство?.. Но это все равно бесславие…

— Не самоубийство, а случайность. Меня найдут на дне оврага с раздробленной головой. Это все-таки лучше, чем тюрьма или гильотина!..

Сюзанна, заломив себе руки, встала.

— Это ужасно! — пролепетала она.

Девушка не плакала, но ее глаза и щеки горели. Ни единого рыдания не вырвалось из ее груди, хотя горе ее было ужасно.

— Да, — сказала она вдруг, — если случится так, как ты говоришь, ты должен умереть, должен…

Франсуа, опустившийся на колени во время этого тяжелого признания, поднялся, вытер лоб, на котором проступил холодный пот, и сказал глухим голосом:

— О, кто может подозревать меня? Кто может обвинить меня? Кто может иметь улики против меня?.. Никто!..

Немного помолчав, он продолжил:

— Я не умру… Я даже от этого горя избавлю отца… Я уеду из Сен-Клода, если только ты не откажешься поддержать надежду, поданную Дампьеру, если не откажешься, когда понадобится, выйти за него…

Сюзанна ничего не говорила, она стояла опустив голову, словно погруженная в какой-то страшный сон.

— Ты мне не отвечаешь, — встревоженно заметил Франсуа.

Девушка, медленно покачивая головой, словно сама не понимая, что говорит, пролепетала:

— Я послушаюсь тебя… Послушаюсь тебя во всем…

Прошло еще несколько дней, но положение наших героев не изменилось. Следствие, которое деятельно вел Дампьер, продолжалось, однако никаких новых фактов обнаружено не было. Доктора несколько раз осматривали Мадлен, но все еще медлили с окончательным заключением, так как Маньяба продолжал подозревать госпожу Гонсолен в притворстве. Впрочем, его мнение оспаривал Франсуа, который, как нашим читателям уже известно, не сомневался в помутнении рассудка своей любовницы.

Прежде чем мы расскажем о том, что доктор Маньяба собирался произвести над госпожой Гонсолен, чтобы узнать правду, остановимся на нескольких весьма драматичных сценах, неразрывно связанных с нашим повествованием.

Однажды утром докторов Маньяба и Франсуа Горме пригласили в кабинет судебного следователя, чтобы они сообщили о результатах своих наблюдений. Разговор между докторами и следователем был довольно продолжителен, но так ни к чему и не привел. Сомнения по-прежнему оставались, ведь Маньяба еще не провел своих опытов, призванных победить то, что он считал упорным сопротивлением госпожи Гонсолен.

После этой беседы старый доктор ушел и оставил Дампьера наедине с Франсуа. Следователь всегда был хорошо расположен к этому молодому человеку, который вскоре мог стать его шурином, и между ними завязался дружеский разговор. Весьма естественно, что вскоре он обратился на занимавшее их обоих дело, и судебный следователь весьма охотно ответил на вопросы Франсуа. Горме непременно хотел знать, какую роль играл Томас Луар в этой драме. Настоящий виновник трагедии не мог не удивляться тому, как этот человек довольствуется простым отрицанием всех улик, собранных против него следствием. Так как лесоруб в минуту совершения преступления находился у Гонсолена, Франсуа считал, что тот не мог не увидеть убийцу и не узнать его. Молчать его вынуждала какая-то тайная причина, которой молодой доктор никак не мог понять.

Дампьер, со своей стороны, был готов без колебаний сообщить Горме о результатах следствия. Молодому доктору, связанному со всеми этими вопросами о притворстве, даже следовало знать о прошлой жизни обвиняемого. Все подробности имеют цену. Ложь и преувеличения помешанного влекут за собой ошибки, которые могут быть уничтожены только исследованием всех поступков и показаний. Каким образом было совершено преступление? Какую причину оно имело под собой? Один был преступник или их было несколько? С каких пор началось помутнение рассудка? Какая цель заключена в притворном помешательстве? Может ли прошлое объяснить умственное расстройство в настоящем? Во всех этих вопросах докторам было необходимо разобраться. Главное — отыскать первопричину. Как замечали многие ученые, она может оказаться весьма полезной вкупе с другими результатами исследования. Следовательно, Дампьеру нечего было сомневаться: в интересах правосудия он даже был обязан ничего не скрывать от докторов. Все эти замечания были необходимы, для того чтобы пояснить, в каком странном положении находились следователь, искавший убийц, и преступник, ставший по неумолимой иронии судьбы поверенным своего судьи.

— На чем теперь остановилось дело? — спросил Франсуа.

— Все на том же, — ответил Дампьер, пожав плечами.