вызывают удивления, если немного лучше знать внутреннюю организацию пенитенциарных учреждений. На первый взгляд, жизнь там характеризовалась строгими правилами: чрезвычайно плотный и строго расписанный распорядок дня, который тесно связывал работу и религиозную деятельность и предусматривал лишь несколько перерывов, например на прием пищи, соответствовал внушительному арсеналу дисциплинарных наказаний от заключения на хлебе и воде (форма покаяния, перенятая из монастырской традиции), применения цепей или железных ножных шаров до публичной порки у «позорного столба» во внутреннем дворе учреждения (ил. 2).

Ил. 2. Позорный столб во дворе саксонской государственной тюрьмы-цухтгауза в Вальдхайме

Несомненно, что эти наказания, вытекающие из права домашнего смирения, которое «отцы дома» имели право осуществлять повсеместно в обществе в отношении своих подчиненных, будь то женщины или дети, служанки или батраки, торговцы или слуги241, применялись. Однако их показная демонстрация в отчетах, напечатанных учреждениями или другими изданиями, служила прежде всего для того, чтобы успокоить общественное мнение, которое, как гласила анонимная публикация, опубликованная в Лейпциге в 1802 году, считало, что «колодникам было слишком хорошо в этих домах»242. Однако в повседневной жизни в учреждениях преобладали «мягкие» техники власти, которые основывались на коммуникации, понимании и взаимном обмене. Этому способствовал дисбаланс в (большом) количестве заключенных и (малом) числе надзорного персонала, поэтому взаимосвязанные действия всех субъектов пенитенциарной системы почти обязательно характеризовались определенной гибкостью243. Однако социальное взаимодействие в учреждениях в еще большей степени определялось тем, что они были «комбинированными учреждениями», то есть объединяли под одной крышей разные цели244. В саксонских приютах большинство заключенных не работали на фабриках, а ухаживали за многочисленными больными и нуждающимися в уходе заключенными, которые также жили там. Другие заключенные выполняли работу по дому, то есть помогали печь, варить или готовить, раздавали еду, шили одежду или стирали, убирали палаты и комнаты, ухаживали за скотом или обрабатывали огород. Другие работали в качестве прислуги у различных должностных лиц дома. Другими словами, их деятельность была направлена в первую очередь на обеспечение «бытовых потребностей», например снабжение питанием, на которое также имели право заключенные пенитенциарных учреждений и работных домов245.

В то же время деятельность заключенных также служила главной этической цели общества раннего модерна, которая заключалась в демонстрации трудом благочестивого, честного образа жизни, свободного от праздности. Именно поэтому многие учреждения содержали мануфактуры, хотя прекрасно знали, что они убыточны. В Вальдхайме, например, в 1718 году было отмечено, что шерстяная мануфактура была открыта там «ни в коем случае не ради прибыли»; напротив, ее функционирование даже потребовало дополнительных затрат, которые тем не менее были приняты, чтобы «постоянно обеспечивать работой множество присутствующих и пресекать вредное безделье»246. И уже в 1790 году администратор цухтгауза в Пфорцхайме (памятуя о плачевном финансовом положении учреждения) считал все «пенитенциарии не экономическим учреждением – но необходимым и драгоценным злом»247. Речь шла не о прибыли и не об адаптации к абстрактным нормам, таким как порядок, трудолюбие или пунктуальность, а об интеграции в рамки общего ведения хозяйства.

Такая ситуация давала заключенным большое пространство для действий. Это также создавало благоприятные условия для более или менее легальной социализации в тюрьмах, которая могла доходить и до многочисленных сексуальных контактов, в результате которых женщины-заключенные рожали в цухтгаузах детей248. Кроме того, в этих взаимодействиях нередко участвовали сотрудники тюремного персонала, которые часто были выходцами из той же социальной среды, что и люди, за которыми они должны были следить. Совместное распитие алкоголя или курение трубки, игра в карты, а иногда даже воровство предметов из кухни или кладовой и продажа их за пределами заведения были частым явлением249. В результате отношения между двумя группами постоянно колебались между кнутом и пряником. Тюремщики и надзиратели зависели от заключенных в «социальной игре» пенитенциарного учреждения, которая могла быть достигнута не столько насилием и угнетением, сколько материальными и социальными трансакциями, важнейшей из которых было существование самих учреждений. Для многих заключенных это была не только форма принуждения, но и ресурс, который в обмен на хорошее поведение предлагал отапливаемое помещение, регулярное питание, медицинскую помощь, которую трудно было получить во внешнем мире, и честную работу, что было, возможно, самым важным в сословном обществе раннего Нового времени, построенном на чести его членов.

Все это не делало пенитенциарные учреждения раем на земле. Страдания также были в них ежедневным гостем. В обществе, в котором насилие повсеместно считалось законным средством принуждения других к исполнению своей воли, в котором большинство людей жили в крайне тяжелых материальных и социальных условиях и в котором защита от таких рисков, как старость, болезнь или инвалидность, была в значительной степени индивидуализирована и основывалась в первую очередь на семье и близком социальном окружении, условия жизни в приютах едва ли отличались от тех, которые можно было ожидать в других местах. Это, в свою очередь, относится и к конкретным формам, которые принимала институционализированная социальная жизнь. Семейные структуры определяли социальное взаимодействие как внутри, так и вне учреждений. Таким образом, в доме почти всегда жили не только заключенные, но и члены персонала – исключения делались только для врачей или священнослужителей, которые не работали исключительно на учреждение250. Это домашнее сообщество всех людей, живущих и работающих в тюрьме, поддерживалось и укреплялось многочисленными ритуальными практиками. Они включали в себя общие молитвы несколько раз в день и церковные службы в тюремных церквях. Однако, прежде всего, коллективный характер «дома» выражался в ритуале застольной общины, который был связан с монашескими традициями, а также встречался в других учреждениях раннего Нового времени, например в госпиталях. Еду ели вместе за столами, расставленными в порядке в трапезной, а ритуальное освящение, предназначенное для общей трапезы, поддерживалось чтением религиозных текстов с кафедры или стоячего стола во время трапезы251 (ил. 3).

Ил. 3. «Мужской салон» в тюрьме-цухтгаузе Вальдхайм

Как и общество раннего модерна в целом, пенитенциарная система была пронизана многочисленными проявлениями неравенства, которые частично являлись следствием внутренних правил тюрьмы (например, распределение между различными категориями заключенных), а частично – следствием сословных различий. Кроме того, во всех сферах деятельности учреждения существовало разделение полов, которое, однако, сводилось на нет многочисленными возможностями столкнуться друг с другом на работе, в церкви или по другим поводам. Однако, помимо всех этих различий, принцип «дома» удерживал вместе сообщество людей, живущих в учреждении. Каждый цухтгауз и работный дом образовывали обширное хозяйство,