Инна пожала плечами.

— Ну, что-нибудь еще? — спросил он у Инны, очевидно имея в виду десерт.

Она отрицательно замотала головой. Ромка пристально взглянул на нее, и этот глубокий мужской взгляд придал его банальным словам совсем иной смысл. Парочка заговорщицки взглянула друг другу в глаза и внезапно засмеялась. Они уже были настроены на одну волну и легко читали мысли друг друга.

— Тогда предлагаю экскурсию в скромную каморку осветителя, — предложил мужчина тоном, не допускавшим возражений. Так небрежно, будто Инна в прежней жизни только и делала, что бродила по театральным закоулкам. И женщина, словно околдованная, молча кивнула.

Ромка с видом триумфатора небрежно обнял Инну за плечи и повел ее прочь из буфета. Инна спиной почувствовала множество любопытных и несколько одобрительных взглядов, провожавших ее. Наверное, тот, кто поставил на любовную победу Ромки, выиграл-таки в тот вечер свою законную стопку водки.

Они шли по длинному коридору, тесно прижавшись друг к другу. Ромкина рука, прежде скромно лежавшая на ее плече, скользила все ниже, ниже… И у Инны не было сил оторвать ее, отодвинуться от большого и бесшабашного Казановы, убежать прочь, в конце концов. Так летит бабочка на открытый огонь, так спешит мышь в мышеловку, так попадает муха в паучьи сети… Боже, все это не единожды описано в литературе, а толку-то!… В общем, «все, что гибелью грозит, для сердца смертного таит неисчислимы наслажденья», как писал незабвенный Александр Сергеич. В слабом электрическом свете лицо Ромки сделалось бледным, как у Призрака оперы, а глаза почти светились в полумраке. Было заметно, что он всерьез завелся.

У двери в каморку Ромка замешкался с ключами. «Скорее! Ну скорее же!» — мысленно подгоняла его Инна. Словно она смотрела фильм, в котором от этого поворота ключа зависела жизнь героев.

Щелкнул замок, и они наконец ввалились в комнату, пропахшую пылью и театральной бутафорией.

С плеча Инны со стуком рухнула сумка. Ромка захлопнул дверь, и густая тягучая темнота, как пологом, накрыла парочку. Сильные руки мужчины обхватили Инну и повлекли в закуток за шкафом.

— Разве наша экскурсия пройдет в темноте? — прошептала Инна. Больше она не смогла произнести ни слова. Господин осветитель запечатал ей рот долгим и страстным поцелуем.

Инна оказалась запертой в крошечном пространстве между шкафом и Ромкиным коленом, которым он властно прижал ее к стене. А его руки, сильные и одновременно нежные, по-хозяйски проникли под ее грубый свитер и, ловко расстегнув бюстгальтер, ласкали беззащитные груди. Инна еле сдерживалась, чтобы не закричать от желания, которое теперь овладело ею целиком — от мочек ушей до мизинцев на ногах. Еще! Еще! Лишь бы никто не помешал! Не прервал тайный и сладкий до ужаса полет в каморке под потолком. Подожди немного… Еще… Вот сейчас…

Они были потные, полуодетые, задыхающиеся. Инне показалось, что на весь театр было слышно, как стучит ее сердце.

Женщина вздрогнула. За шторкой, выходившей на театральный балкон, вдруг не естественно громко грянул хор. В пустом зале он прозвучал оглушительно и даже грозно.

«Наверное, на сцене началась репетиция. Ромка говорил, что спектакля сегодня не предвидится», — пронеслось в голове у Инны.

— Эй, Караваев, ты что там, уснул? — послышался из зала раскатистый рык режиссера. — Дай-ка свет на задник.

Ромка, чертыхаясь, накинул потрепанную куртку на потную спину, выскочил на балкон и осветил занавес кроваво-красным цветом.

По каморке тут же поползли красные блики. Ромка вернулся к Инне и довольный произведенным эффектом, хмыкнул:

— Ну как? Страсть в багровых тонах! Настоящая цветомузыка. Почти как у старика Скрябина. Впечатляет?

Инна потрясенно молчала. Многоголосый хор звучал все громче, и мощная музыкальная волна вновь швырнула любовников навстречу друг другу. Но Ромка тут же очнулся. Видно, творческий инстинкт в нем был не слабее мужского начала.

— Слушай, мне надо работать. Иди сюда, поближе к выходу на балкон.

— Ты с ума сошел! — ужаснулась Инна.

— Тебя же никто не увидит со сцены. На балконе темно! — удивился Ромка. — И ты будешь за черной ширмой, совершенно невидима.

Инна, как сомнамбула, подчинилась своему мужчине.

Ромку окатила новая волна вдохновения. Он менял фильтры на прожекторах в какой-то одной, ему ведомой последовательности. Музыка шла за светом, свет за музыкой, хор звучал все слаженней, все прекрасней. И свет, голубой, холодный, или оранжевый, горячий, обливал Инну, спрятавшуюся за ширмой, все новой и новой волной страсти. Ромка возвращался к ней каждую свободную секунду, прикасался к иной, еще не обласканной клеточке ее тела, и клеточка эта толчком, словно от удара тока, отзывалась на его сумасшедшую мужскую энергетику. Инна сладко замирала в этих руках, пропахших всеми театральными запахами сразу. Больше всего на свете она боялась, что магический сеанс разноцветной любви внезапно оборвется, прожекторы погаснут, и они с Ромкой снова окажутся в сумрачном мире, где нет места яркому и обманному волшебству театра.

Внезапно ей сделалось очень жарко, и Инна заметила, что сидит почти вплотную к одному из прожекторов. Однако сил встать и уйти не осталось. На ее счастье, в ту секунду, когда показалось, что она почти уснула, из зала опять раздался властный бас:

— Ну ладно, на сегодня все. Караваев, тебе особое спасибо. Что это с тобой нынче?

— Кураж поймал, Эрнест Леопольдович! — скромно признался господин осветитель и, картинно раскланявшись перед захлопавшими хористами, удалился в каморку. Инна, стараясь не шуршать шторками, тоже отползла в темноту комнаты.

— Ну, вот и все, — буднично сказал Ромка. — Тебе было хорошо, Несик?

Инна поморщилась от банальных и от этого особенно обидных слов. Они прозвучали как-то неестественно и пошло, словно столб пыли от театральных декораций взметнулся в солнечном свете. Но после того, что этот тип только что вытворял со светом и с ней, она готова была простить ему все.

— А когда… когда мы увидимся? — робко спросила Инна.

— Понимаешь, на этой неделе я очень занят, — сухо буркнул Ромка. — Премьера, репетиции, то-се… В общем, как в анекдоте, созвонимся!

Инна все поняла. Легкий холодок коснулся ее виска, словно ночная сова пролетела, затушив свечу. Ромка — мужчина одной ночи. Вернее, одного вечера. Два раза подряд чудес не будет. Казанова — он на то и Казанова, чтобы каждую неделю западать на новую жертву и одновременно стойко нести звание примерного семьянина. А она-то, дура романтическая, опять попалась, как мушка в липкие сети!

— Приятно было познакомиться, мне тоже давно пора идти, — сказала Инна официальным тоном. Затем медленно поправила задранный свитер и застегнула бюстгальтер — так буднично, словно переодевалась в гримерке после спектакля. И равнодушно, изо всех сил стараясь не заплакать, попросила проводить ее к выходу.