Пока я уныло размышлял о печальной судьбе могучего спортсмена, Бад сосредоточился на поиске подходящего места для того, чтобы просунуть под кожу жесткий электропривод; место требовалось такое, чтобы брюки и ремень не стали помехой, чтобы привод сохранял максимальную неподвижность, а пациент мог без труда поддерживать его в чистоте. Наконец Бад проткнул кожу скальпелем и просунул через нее привод. Тот был больше сантиметра в ширину и достаточно жесткий, чтобы воздушный клапан не перекрутился. Это вам не шнур питания от настольной лампы – это брошенный парню спасательный трос, не менее важный, чем пуповина для плода. Затем мы быстро пришили выпускную трубку насоса к восходящей аорте там, где она выходила из сердца. Мы убедились, что шов герметичный, иначе трубка впоследствии будет постоянно кровоточить под давлением.

Оставалось присоединить ограничивающую манжету к верхушке сердца и циркулярным ножом проделать отверстие размером с доллар под впускную канюлю. Теперь кровь, возвращающаяся от легких к сердцу, будет проходить через митральный клапан и попадать в прибор, минуя поврежденный желудочек. Я же не мог отделаться от мысли о придуманном Джарвиком устройстве, которое было не намного больше впускной канюли. По сравнению с ним титановая оболочка пульсирующей насосной камеры HeartMate казалась огромной.

Перед включением насос HeartMate следовало наполнить кровью, чтобы удалить весь воздух. «Воздух в мозг – жизнь под откос», – сострил я. Может, и поэтично, но в тот момент я был несколько не в себе: сказались недосып из-за смены часовых поясов и нервное перевозбуждение. Техники все подсоединили, и мы были готовы к грандиозному запуску. Нажимной диск задвигался в кожухе насоса, и воздух начал ходить туда-обратно в воздушном клапане, словно у трогающегося с места паровоза. Камера наполнилась кровью и вытолкнула ее в аорту, вытесняя остатки воздуха через тончайшие отверстия. Бесполезная сердечная мышца сдулась – больше она не пыталась судорожно сжиматься, чтобы поддержать в парне жизнь. Теперь у него было новое сердце. Пускай временное, но я надеялся, что оно сослужит ему хорошую службу.

Мне стало любопытно, как девушка отреагирует на пульсирующего, шипящего монстра, который поселился внутри любимого, и на торчащий из живота жесткий придаток. Сколько еще она с ним пробудет? Я обычно не позволяю себе подобных мыслей, но сильнейший стресс и усталость напрочь лишили меня эмпатии[21]. Я решил, что если снова ее увижу, то обязательно постараюсь поддержать и расскажу, как замечательно прошла операция. Объясню, что молодому человеку непременно полегчает и он быстро поправится. И добавлю, что совсем скоро кто-нибудь в Хьюстоне вышибет себе мозги и сердце этого человека достанется ее парню.

Мы не сразу справились с кровотечением и типичными для сердечной недостаточности выделениями, связанными с плохой работой печени и костного мозга. Кровотечение, литры донорской крови, затем проблемы с легкими и почками – обычное дело после подобных операций. Что ж, а мне предстояло ехать в аэропорт, чтобы через сутки вернуться в совершенно другой мир, где ничего этого не произошло бы и парня просто оставили бы умирать. Но прежде я хотел повидаться с его девушкой. К ней недавно присоединились родители пациента, тоже обеспокоенные сверх меры.

Девушка меня узнала, и я незамедлительно сообщил ей, что операция прошла успешно – как правило, эти три волшебных слова мгновенно снимают напряжение, принося волны облегчения. Она тут же расслабилась, и ее хорошенькое личико озарилось радостью, а через секунду она расплакалась. Выходит, она не просто запала за звезду футбола – у нее действительно были к нему чувства. Я ощутил себя жалким куском дерьма, из-за того что усомнился в ее искренности. Родители парня обняли меня и поблагодарили. «За что?» – подумал я. Я лишь ассистировал Баду. Впрочем, когда все заканчивается хорошо, благодарности хватает на всех. Я пожелал им всего доброго, а также как можно скорее заполучить донорское сердце. Пусть даже это и станет сильнейшим горем для какой-то другой семьи.

* * *

Вместе с профессором Филипом Пул-Уилсоном из Королевского госпиталя Бромптон мы вскоре отобрали в Лондоне потенциальных кандидатов для установки насоса HeartMate. К несчастью, самый первый и молодой из них умер до того, как ему смогли помочь. Зато второй кандидат, казалось, подходил идеально. Ему исполнилось шестьдесят четыре, он был высоким и худощавым, и ему уже отказали в пересадке сердца. Как и у американского футболиста, у него диагностировали дилатационную кардиомиопатию, возможно наследственную, но, скорее всего, она стала результатом вирусной инфекции или аутоиммунного заболевания. Таким образом, у интеллигентного еврея Абеля Гудмана сердце было большое в буквальном смысле слова, и он был практически прикован к постели.

С другой стороны, его коронарные артерии не были поражены атеросклерозом, а почки и печень работали приемлемо. Мы надеялись, что благодаря этому послеоперационный уход окажется менее проблематичным – и менее дорогостоящим. Но одышка у нашего пациента все усиливалась, так что он вынужден был полусидеть в кровати, обложенный подушками: из-за отеков ног и живота лежать он не мог. Чтобы его состояние стабилизировалось перед операцией, Филип предварительно положил Абеля в госпиталь Бромптон, куда я и пришел, чтобы с ним встретиться. Я всегда любил возвращаться в эту больницу – на этот раз в роли состоявшегося человека, самого настоящего кардиохирурга, а не паренька из города, про который так любят шутить юмористы.

Абель сидел в кровати прямой, как штырь. Дышал он с трудом, лоб его покрывала испарина, а полные страха глаза словно говорили: «Недолго мне осталось на этом свете». Ему было настолько плохо, что он не мог произнести ни слова. «Слишком болен для стрижки», как у нас принято говорить. Готовый встретиться с Создателем, в душе он явно надеялся, что вместо этого придет Спаситель. Я пожал распухшую ладонь. Та была холодной и скользкой – кровь к ней уже почти не поступала. Я объяснил, что насос HeartMate, работу которого мне довелось увидеть в Хьюстоне, избавит его от мучений и что он станет первым человеком в мире, которому эту технологию предлагают в качестве «пожизненного», а не временного решения. Раньше ее применяли исключительно для претендентов на пересадку сердце. Надолго ли это «пожизненное» решение продлит его жизнь? Я не знал, но без HeartMate он наверняка умер бы в считаные недели. И это в лучшем случае (мне, например, казалось, что он может отойти в мир иной прямо во время нашей беседы).

Он попытался переварить сказанное мною. До мозга Абеля тоже доходило не так уж много крови, но ему удалось оторвать голову от подушки и пробормотать:

– Тогда давайте сделаем это.

Думаю, он надеялся, что операцию проведут в тот же день. Что ж, не все сразу.

В Лондоне было три часа пополудни, в Хьюстоне – на шесть часов меньше. Я позвонил Баду, чтобы объяснить, что у нас мало времени и что нам разрешили имплантировать насос только умирающему пациенту – «из соображений гуманности». У нас на руках был умирающий пациент, так можем ли мы приступить на следующей неделе? В трубке повисла тишина – казалось, она длилась долгие минуты, после чего последовал короткий ответ: