— Я добьюсь ареста вашего фон Эделя, и тогда посмотрим, что вы будете говорить!

— Никто не посмеет арестовать господина фон Эделя.

— Тогда я сам его арестую!

— Убирайтесь отсюда, — прокричал граф в раздражении. — Вы невежливый человек!

— А вы бесчестный человек! Вы, с вашим фон Эделем, убийцы!

— Вон! — заорал граф так, что было слышно на краю поместья. — Наглец! Выскочка! Вон с моей земли!

Тут Волков вместо того, чтобы разозлиться, засмеялся. Теперь ему было ясно, что никакому миру между ним и графом уже не бывать.

Он повернул коня и поехал на юг. Максимилиан и Брюнхвальд ехали за ним.

— Может, не надо было злить графа, — говорил Брюнхвальд, — может лучше было схватить фон Эделя по-тихому.

— Пусть злиться, — сказал кавалер абсолютно спокойно, — пусть едет к герцогу на меня жаловаться. Как раз и хорошо будет.

— Что ж в том хорошего? — искренне удивлялся капитан Брюнхвальд.

Но Волков только посмеялся в ответ и ничего не сказал ему.

Приехал домой. А там уже все знают и про нападение, и про Клаузевица. Элеонора Августа не поленилась, вышла на двор его встречать. Кавалер заметил, что живот у неё уже видно. Обнял жену, и тут, кажется, в первый раз, она начала его расспрашивать о случившемся с женским волнением. Сама! Сама, не дожидаясь Бригитт, велела господину воду греть, одежды чистые готовить.

Проводила его в залу, стала рядом с его креслом и слушала. И брат Ипполит тут был, и монахиня, и госпожа Ланге. И даже Мария высовывала голову с кухни, слушала его рассказ. Даже дворовым было интересно, как господина опять убить хотели.

Он рассказал, как дело было. Когда говорил про Георга, так женщины стали слёзы ронять. Георг всем очень нравился:

— Истинный кавалер был, — с каким-то укром сказала Элеонора Августа. А потом спросила: — А кто же были те бандиты? Никак грабители?

— Всякое говорят, — отвечал кавалер, которого так и подмывало сказать про графа и про фон Эделя, но он благоразумно добавил: — Розыск ничего не дал. Но я буду искать сам, коли городские ничего не разыщут.

Тут воду принесли, он стал рубаху снимать, и все увидали на его правом боку длинный багрово-чёрный синяк. Это бородатый его рубанул. Слава Богу, на нём его колет ламбрийский был. Волков и не знал, что удар оставил такой след. Болело и болело, как обычно, не больше всякого другого раза.

Госпожа Ланге увидала и всхлипнула, рот прикрыла ладошкой изящной и стала бормотать молитву быстро. Зато госпожа Эшбахт не всхлипывала, а обозлённо смотрела на госпожу Ланге: чего, мол, на моего мужа пялишься, да всхлипываешь? И монашка, та ещё… Смотрела на Бригитт со злым презрением. Только брат Ипполит сразу взял Волкова за руку, стал кровоподтёк разглядывать, стал его руку поднимать, вертеть.

— Так не болит?

— Немного.

— А так?

— И так немного.

— А вздохните-ка, господин, поглубже. Не колет при вздохе нигде в груди?

— Да нет, я уже проверял, кажется, рёбра целы, — говорил Волков, вдыхая и выдыхая.

— Да, судя по всему, всё нормально, — задумчиво говорил монах.

— Да как же нормально, когда вон на теле такая рана, — восклицала госпожа Ланге. — Её лечить надо.

— Для господина нашего то не рана, а отёк. Рёбра целы, а отёк спадёт, — с пренебрежением говорил монах. — У господина нашего я штук десять таких уже видел.

— Ты лучше скажи, как Александр? — вспомнил Волков.

— Александр к вашему походу будет здоров, — отвечал брат Ипполит.

— Да он же весь порублен был, места на руках живого не было.

— Да сшил я сухожилие на левой руке, у большого пальца, а больше ничего опасного не было. Рассечения много, но в большинстве неглубокие. Кости, какие нужно, я вправил, хоть крови и много было, но теперь всё в порядке. Всё на нём зарастает как на псе дворовом.

Волков смотрел на него с недоверием, хотя монах был не из тех, кто врёт или, к примеру, так шутит. И монах добавил:

— Кровь у него молодая, сильная, — тут лекарь ещё и многозначительности прибавил: — Вашей нечета. Вы бы уже, господин, под ножи и топоры без нужды не лезли.

— Поучи меня ещё, — негрубо отвечал кавалер.

— А хоть и послушали бы его, авось человек не без ума, — вставила Бригитт.

— Распорядитесь уже ужин подавать, госпожа Ланге, — ответил ей кавалер.

Она, ни слова не сказав, быстро пошла на кухню, шурша юбками. А он покосится ей в след, но только покосился. Жена же рядом стоит.

А Бригитт, даже сзади, была такая манящая.

Дожди пошли. Ливни весенние проливались один за другим. Дороги превратились в канавы, полные воды. Даже и думать о перевозках было глупо. Хотя у него было, что возить. Кое-что ещё с февраля лежало на берегу.

Хорошо, что навесы построили для леса, не то лес вымок бы и потом сушить его пришлось до осени. И река от дождей так разбухла, что едва не смывала новую пристань. Старую бы смыла, там было в два раза меньше свай. Поток такой бурный стал, что торговля на реке встала. Ни лодки, ни баржи не плавали. Не удержать их было в стремнине.

Ещё вода залила все низины земли кавалера, что шли по восточному берегу. И вода текла по оврагам от запада его земель на восток к реке. Текла целыми реками. Там и оставалась, в разбившихся между кустов озёрах. Теперь, кажется, его болотам не высохнуть никогда.

А мужикам и солдатам радость, возможность попьянствовать, пока работы из-за дождей нет. Ещё и церковь к тому времени была закончена. Честно говоря, де Йонг вкус и талант имел. Это ещё по построенной пристани кавалер понял. Вышла церквушка небольшой и аккуратной. Даже красивой.

Но тогда, когда начинали её строить, была она как раз, а теперь оказалась мала. Людей-то в Эшбахте прибавилось. Теперь не только солдаты и офицеры и полсотни местных мужиков, баб и детей тут проживали. Купчишки, мастеровые, девки, подёнщики — всякого люда прибавилось. В кабаке, так никогда свободных столов не было, и мест для телег во дворе тоже, как и мест для ночлега.

Брат Семион взялся церковь святить, и столько народа пришло, что половина в церковь не попала. Под дождём весенним стояли на улице. Зато началась толкотня, давка, дитё придавили чуть-чуть, бабы завизжали звонко, тут же перебранка началась, а ведь солдаты вокруг, едва не дошло до драки. Хорошо, что Рене был поблизости, так как на таинство опоздал. Драку он пресёк.

Волков остался доволен храмом, а то, что мал, так это ничего. Построит и больше, если жив будет. С де Йонгом за храм он рассчитался сполна, хотя и за пристань с навесами, и за часовню с захоронением невинно убиенного монаха, которого загрыз лютый зверь, он ему ещё был должен. И должен был не мало. Больше ста монет. Кавалер уже думал о том, чтобы рассчитаться с молодым архитектором за всё. Пока деньги-то были, но тут пришло письмо от Брунхильды.