– Стелла, вы красивая, образованная женщина, огонь и воду прошли, но как же вы не улавливаете простой вещи?

– Какой?

– Он вас не отпустит добром, никогда не отпустит. И сбежать никуда не сможете. Так и будете рабыней. А когда ему надоест держать вас на веревочке, он поступит так, как они всегда поступают… Очнитесь, Стелла! Может быть, к вам пришел гонец свободы.

Проняло красавицу, аж ликером поперхнулась.

– Надо же! Гонец свободы. Вы не хилого о себе мнения, Володя. Откуда что берется. Такое придумать. Как говорится, нашему теляти да волка съесть. Насчет меня вы, допустим, правы, а как насчет себя? Вас-то кто спасет? Не сына вашего, а вас, Володечка. Чересчур зарветесь, размелют в муку. Осечек у них не бывает. Не для того завоевывали Москву. О какой-то дискете хлопочете, а подумать пора о своей бедной головушке.

– Мне головушка не дорога, – ответил я с гордостью. – Главное Вишенку вернуть.

Хотя мы вроде бы плутали по одному кругу, но что-то переменилось. Ее взгляд потеплел. Мы уже разговаривали без настороженности, как давние знакомые. Полковник мог быть доволен мной. Я смягчил ее сердце, у нее сложилось обо мне благоприятное мнение. Как о пещерном, но неопасном существе. Другой вопрос, что как в начале, так и сейчас, я не был уверен, что мы с полковником не тянем пустую фишку. Даже если у нее есть компрометирующая запись и даже если она рискнет отдать ее мне, это слишком долгий, кружной путь к Исламбеку. Оставалось надеяться, Квазимодо знал, что делал, когда послал меня сюда. Во всяком случае я познакомился с необыкновенной женщиной. Ни один судья в мире не признал бы ее праведницей, зато в ней непостижимым образом – в слове и жесте – ощущалось изысканное благородство, свойственное лишь избранным. Дикая мысль пришла мне в голову. Проститутка она или нет, наложница восточного бая или расчетливая охотница за женским счастьем, но на этой роскошной кухне рядом с ней мне вдруг стало уютно до такой степени, что я охотно остался бы здесь навеки. Мысль тем более бредовая, что за душой у меня ни гроша – в ее, разумеется, масштабах.

– Расскажу одну историю, Володечка, – дружески чокнулась со мной рюмкой. – Вы бывали когда-нибудь в Англии?

– Откуда? Я же совок.

– Там есть милое местечко под названием Оксфорд. Престижный университет и все такое. Там теперь учится много студентов из России. Кстати, оказывается, некоторые партийные бонзы и в прежние времена ухитрялись посылать туда своих отпрысков. За государственный счет, естественно. Это называлось «по обмену»… Теперь туда попадают в основном дети отечественных бандюков, которых ласково прозвали новыми русскими. Среди россиянской буржуазии это считается хорошим тоном. Там среди прочих учится некая девушка, ей восемнадцатый год, – Марианна Сударушкина. Очень талантливая, подает большие надежды. Официально числится дочерью одного средней руки банкира, но это неправда. На самом деле она дочь Гараева. Внебрачная дочь. У него, Володечка, много внебрачных детей, даже я при желании могла себе это позволить. Вот вы, наверное, не знали, а грозный Исламбек исключительно чадолюбивый джигит. Он размножается с быстротой белуги. Но суть не в этом. Марианна ему дороже всех. Это его душа, как он сам говорит. На то есть особые причины, но не будем о них. Тайна сия велика есть – и не мне принадлежит. Вообще, если бы он узнал, что я проболталась о Марианне, убил бы не задумываясь, каким-нибудь особо впечатляющим способом. И был бы прав. Понимаете, к чему клоню, Володечка?

В голове у меня слегка помутилось, но не оттого, что услышал, а от многократно повторенного «Володечки», произносимого с невероятно двусмысленной интонацией.

– Спасибо, – поблагодарил я. – Тот, кто мне помогает, наверное, сумеет использовать эту информацию.

– На здоровье, – сказала она.

ТИХАЯ СМЕРТЬ.

ПУТЬ КИЛЛЕРА

Третий день Филимон Сергеевич безвылазно сидел в «люксе» – и ждал. Больше ничего не оставалось. Адвокат Ковда свою часть дела выполнил. Голубиной почтой по всем рынкам, по всем злачным местам, где гнездилось московское кочевье, разослана важная депеша: есть человек, который за сведения о местопребывании Руслана Атаева по кличке Кожемяка отвалит не глядя пять кусков. Депеша обязательно сработает, хотя может дать двоякий результат. Хотя это против законов чести, но Руслана рано или поздно сдадут, потому что у него слишком много врагов. Сдадут не государству, а именно вольному охотнику. Вариант проверенный. Второй результат, не самый благоприятный: люди Кожемяки первыми прознают, что кто-то чересчур рьяно интересуется их хозяином, и опередят любителя халявы. В принципе Филимона Сергеевича устраивало и то и другое.

Пока же он в полную меру наслаждался купленной свободой и возвращенным здоровьем: пил и жрал вволю, крутил видак, заказывал в номер прелестных юных девчушек, которые на вопрос: «А что вы умеете, детки?» – невинно опустив глазки, отвечали: «Все!»

Между тем по настроению вдруг начал он как-то некстати задумываться о дальнейшей судьбе, то есть о том, как распорядиться оставшейся жизнью. Да и почему некстати: он не так уж молод, шестой десяток разменял, может, имеет смысл перебраться в какой-нибудь тихий городишко, завести наконец дом, жену, детишек, растить свой сад, рыбачить, а в свободное от трудов праведных время писать книгу, которую давно задумал. Конечно, понятно, отчего вдруг потянуло на палтусину: облом с майором Сидоркиным что-то разрушил в его психике, сбил кураж. Когда-то слыхал побывальщину, что для таежного охотника самый опасный – сороковой медведь: либо ты его возьмешь и будешь дальше жить припеваючи, либо он тебя задавит. Магомай не подсчитывал, но, возможно, майор и был его сороковым медведем.

Книга, которую собирался написать, должна была явить миру слепок его блистательной судьбы и принести заслуженную публичную славу, но для нее, как и для нормального безупречно выполненного убийства, требуется вдохновение, ибо и то и другое является произведением искусства. Для неподготовленного уха это, возможно, прозвучит кощунственно, но мыслящий человек, сумевший проникнуть в природу вещей, оценит оригинальность и точность сравнения. Для истинного произведения искусства потребно, как уже сказано, вдохновение или, другим словом, тот самый кураж, состояние парения, полета, когда становится возможно все невозможное. За свою жизнь Магомай сменил столько фамилий и личин, столько раз выходил сухим из воды, что на каком-то этапе искренне уверовал в свое неземное происхождение, тем горше было убедиться, что он уязвим, как всякий простой смертный, летящий свинец так же разрушителен для его божественного естества. Открытие погрузило его в затяжную, мучительную депрессию, и чтобы справиться с ней, надо было, вероятно, заново родиться.

На третий день к вечеру позвонил Иероним Ковда и доложил, что нужный человечек, с нужными сведениями, кажется, нашелся. У Филимона Сергеевича балдели в ванной, в джакузи две обкуренных девчушки лет по шестнадцати, похожие на озорных, трепещущихся мотыльков. Он только что забавлялся тем, что в шутку по очереди топил то одну, то другую. При этом заунывно читал им наставления о добродетельных юных леди, которые не ловят кайф в номерах богатых клиентов, а занимаются музыкой или читают умные книги. Забава нравилась мотылькам, они были в том состоянии, когда разница между жизнью и смертью становится неуловимой, и заливались смехом, как два колокольчика. Обе от души радовались, что попался такой прикольный, незлой дяденька с волосатым пузом.