– Дай, – потребовал Филимон Сергеевич.

– С превеликим удовольствием.

Со смазанной фотографии, стоя как-то боком, выглядывал грузный мужчина, смахивающий на ворона. Живого Атаева Филимон Сергеевич никогда не видел, но с той фотографией, какую получил в «Золотом квадрате», сходство имелось. Бросил фотку в сумку.

– Вроде похож… Значит, какой его дом, покажи отсюда.

– Вона, третий от краю, с башенкой… Видишь?

– А сколько всего домов?

– Полтора десятка.

– Народу много бывает?

– К вечеру обыкновенно съезжаются. Девок привозят. В баньках парятся. Но аккуратно. Друг с дружкой компании не водят. Замкнутый народец. Собственной тени остерегаются.

– Сядь, не маячь… Сколько у него людей? Охрана какая?

– Дак сказал же, пятеро рабов… Так это вроде не люди. Так уж, ползают по двору туда-сюда. Повар Федотыч. Серьезный мужчина. В ресторане «Прага» работал. Но он уж в возрасте, далеко за семьдесят. Еще баба какая-то черная, домоправительница. Вроде с гор привез. Ее толком никто не видел, башка платком замотана. По нашему не смыслит ни бельмеса. Я однажды…

– В личной охране кто?

– Двое гавриков с ним приезжают, и сейчас они здесь. Целиком в пулеметных лентах.

– Что значит в пулеметных лентах?

– Ну такие, как в кино про гражданскую… Чтобы страшнее было. Ребята серьезные, к ним не подступись. При кинжалах, естественно. Чуть что, враз приколют. Либо из «стингера» пальнут. У них как-то Сухоротый сигаретку попросил – еле убежал. До леса гнали, он в овраг сиганул, в болото, там укрылся. Два дня не вылезал.

– Собаки есть?

– Как не быть. У всех есть. Ночью спускают, днем на цепи ходят. Дикие кобели, вся морда в пене… Не-е, Виктор Федорыч, коли надумали в гости, без приглашения лучше не соваться. Вмиг уроют – и следов не найдешь… Дак ежели больше нет вопросов, давайте, что ли, рассчитываться помаленьку, а, Виктор Федорыч?

И впрямь светало – пора было сматываться. Магомай не собирался раскошеливаться, но и убивать полудурка не было нужды. Как профессионал, Филимон Сергеевич никогда не брал на себя лишней крови, не подкрепленной контрактом либо какими-то высшими соображениями, как в случае в майором. Похмелившийся сторож-бомж был ему симпатичен. Невинное, безвредное создание, как оживший куст у дороги. Филимон Сергеевич ценил в человеческих существах способность оборачиваться растением уже при жизни и получать удовольствие от самых простых вещей: от лишнего глотка ханки, от солнышка на небе, от соленого гриба в банке. В этих существах не было уныния и злобы, в отличие от тех гадов, с какими ему приходилось вступать в деловые отношения. Мечта полудурка о несметном богатстве, которое он может получить, продав ближнего своего, не вызывала у него раздражения или брезгливости. Точно так же ребенок, рожденный в нашей россиянской семье, списанной на бой чубайсятами, все равно тайно помышляет о блестящем, сверкающем велосипеде с шестнадцатью передачами.

– Что же ты, Петя, один горе мыкаешь? Или есть у тебя кто? – спросил неизвестно зачем.

Полудурок, с вожделением косясь на сумку, солидно ответил:

– Как не быть. Человеку одному нельзя, пропадет. Кошечка со мной прижалась, Наиной прозвал. В честь жены бывшего императора… прежде семья была, пока с круга не сошел. Жена Марусечка и сынок Виталик. Они и сейчас где-то есть. Спонсирую по мере возможностей. Из нынешней суммы отошлю как минимум половину.

– А остальные на что потратишь?

Сторож мечтательно пожевал губами, в рассветных лучах его синюшный лик обрел очертания вечности.

– Ах, Виктор Федорыч, небось думаете, коли человек обездоленный, дак ему и деньги не нужны? Совсем напротив. Я вот давно смекаю, не махнуть ли в Европу, да все случай не выпадал.

– Зачем тебе Европа, Петя?

– Хотя бы самому убедиться, что не обманули. Что есть истинный рай на земле, а не токмо на небе.

Магомай его понял и ответно загрустил.

– Ладно, допивай, голубчик, и пересчитаешь деньжата, чтобы ошибки не вышло.

Сторож задрал башку, смакуя последние глотки, а Филимон Сергеевич достал из сумки кожаный мешочек, набитый свинцовой дробью – оружие ночного добытчика. Дал допить несчастному, потом сбоку, враскрутку вмазал мешочком в висок. Бомж повалился с дерева, чудно хлюпнув всем своим пропитым естеством. Филимон Сергеевич, натужно покряхтывая, оттащил тело в кусты, закидал ветками. Ничего, очухается часика через три-четыре. Из доброты душевной прилепил ему ко лбу сторублевую ассигнацию. Опохмелись еще, сударик. Вот вся твоя красная цена. Он не опасался, что обиженный полудурок кому-нибудь проболтается о случившемся. Себе дороже выйдет.

Отряхнул плащ, вскинул сумку на плечо – и не спеша, стараясь ступать по сухому, вернулся к машине. Таксист кемарил, сидя за баранкой, под приятное пение Газманова: «Офицеры, офицеры, ваше сердце под прицелом…»

Магомай растолкал водилу.

– Поехали, сынок.

Сынку было далеко за пятьдесят, но обращение он воспринимал как должное. Так было всегда. Люди, с коими доводилось общаться Магомаю, словно нутром понимали, что всякое сказанное им слово соответствует реальности.

– Обратно в Москву?

– А куда еще? Не в Париж, поди…

С водилой, конечно, придется обойтись иначе, его в свидетелях оставлять нельзя. Подумав, Магомай добавил:

– Давай на Яузу… Знаешь, где железнодорожные склады?

– Знаю, – кивнул водила, зевнув.

Ближе к вечеру, продремав в кресле у камина несколько часов, Руслан Атаев вышел на прогулку. Многодневное добровольное заточение его ничуть не томило – это был отдых. Тем более, перед этим, неделю назад он совершил стремительную инспекционную поездку – Анкара, Брюссель, Мюнхен, Рейкьявик, Петербург – уладил много дел, подчистил хвосты, провел с десяток важнейших переговоров – и главное, окончательно определил, откуда подули злые ветры. Наезд Гараева не стал для него неожиданностью и не смутил – чисто семейное дело, единственно, что покоробило – похищение пасынка, оскорбительное само по себе, но все же вполне объяснимое: Исламбек вообще склонен к силовым, нецивилизованным методам в коммерции – дикарь, что с него взять, – но в истории с мальчиком все не так однозначно, как кажется на первый взгляд. Диаспора и прежде заводила с Атаевым разговоры о том, что хорошо бы отправить талантливого парнишку на перевоспитание в горы, но он уклонялся от прямого ответа, хотя никогда не уходил от ответственности в общей, не прекращающейся ни на день борьбе с гяурами, и у себя на родине пользовался немалым авторитетом. Другое дело, что способы этой борьбы считал устаревшими и бесперспективными, изжившими себя еще в прошлом веке. Феномен Ольстера, замкнутого в скорлупе ИРА, не казался ему достойным примером для подражания. И поведение таких людей, как Гараев, вспыльчивых, самовлюбленных и недалеких, заботящихся, в сущности, лишь о своих шкурных интересах, не вызывало у него ничего, кроме холодного презрения. Они с Исламбеком враждовали давно, но старались не выходить за рамки приличий и поддерживали, по крайней мере на людях, видимость родственных отношений. На сей раз спор вышел из-за территории от площади трех вокзалов до проспекта Мира. Соблазнительный кус города, но скорее в моральном, чем в коммерческом плане (так же как Тверская, к примеру): кто правил там, тот владел доброй половиной города. Исламбек пытался представить дело так, что Атаев по подлости натуры вообще не хочет ни с кем делиться, хотя в первую очередь мог отнести этот упрек себе. И все-таки Атаев слишком хорошо знал своего заносчивого побратима, чтобы предположить, что тот решится на крайние меры в нарушении всех законов чести. Не от него он скрывался. Его спугнули отморозки из концерна «Прозит-аспект», норовящие оседлать богатейший караванный путь «Кавказ – Москва – Киев – Хельсинки – Петербург» – и далее до бескрайнего рынка Европы с выходом за океан. Заправляли в концерне турки и прибалты (рижане) – само по себе удивительное сочетание. За последние полгода они трижды подсылали к Атаеву ходоков, предлагая продать принадлежащую ему долю за смешные деньги, или, на худой конец, вступить в объединенную корпорацию с участием азиатов и колумбийцев. Атаев мягко отклонил все предложения, а когда почувствовал, что припекает, осуществил маневр с собственным исчезновением, выгадывая время для проведения некоторых необходимых встречных акций. Ситуация сложилась чрезвычайно сложная, с возможным взаимным кровопусканием, и тут совсем некстати дополнительно вмешался Гараев со своим наездом.