Наступил сентябрь. Начались занятия в школе, но Луэллы все еще не было. Тени под папиными глазами все густели, и он со мной не разговаривал. По ночам я слышала, как он вышагивает по коридору. Если я встречала его утром, он выглядел так, будто забыл о моем существовании. Вежливое уклончивое «доброе утро» — вот и все разговоры.

С приходом осени маму покинули силы. Она больше не утруждала себя выдумыванием правдоподобной лжи и заявила, что Луэллу отослали к далекой родственнице в Чикаго.

— А не в Париж?

Мама смутилась.

— Вы собирались отправить ее в Париж, помнишь?

— Нет, не в Париж, — грустно ответила она.

Мне хотелось крикнуть, что она лжет, но горло вдруг перехватило, а в груди поселилась тяжесть, которая не позволила заговорить.

В школе я не могла ни на чем сосредоточиться. Мысли разбегались в разные стороны. Голоса учителей сливались в один. Доска расплывалась перед глазами, строчки сбегали с листов. С каждым днем канат жизни под ногами завязывался в новые узлы: удерживать равновесие становилось все труднее.

Я ни разу не ходила в цыганский лагерь: боялась, что за ручьем и холмом я увижу только опустевший луг, выгоревшую траву на месте костров, уходящие вдаль следы колес да призрак танцующей в лунном свете сестры. Я обвязала ленточку Трея вокруг запястья — бледно-желтый цвет казался гаснущим лучиком солнца — и попыталась вспомнить сказки Марселлы о волшебстве и зле.

Как-то в начале октября, когда мисс Пейсли вышла из художественного класса, три девочки сдвинули свои листки, чтобы сесть рядом, склонились над рисунками и перешептывались достаточно громко, чтобы я слышала.

— Вы слышали, что Сьюзи Трейнер никогда не вернется в школу?

— Я слышала, что ее выпустят через три года.

— Три года!

— Некоторых девушек держат еще дольше, пока они не исправятся.

— Или не раскаются.

— Это как тюрьма. Тебя отправляют туда на столько лет, сколько ты заслужила. Кое-кто сидит там по десять, двадцать лет. Кто-то никогда не выходит, но я слышала, что три года — это минимум.

— Не может быть!

— Я говорю то, что слышала!

Дверь распахнулась, и каблуки мисс Пейсли застучали по полу. Она взглянула на троицу:

— Барышни, немедленно рассядьтесь!

Девочки разбежались по местам.

Мисс Пейсли стояла так близко, что я видела, как висит кожа у нее на руках, и чувствовала исходивший от ее дыхания запах лука.

— Ты ничего не нарисовала? — Она хлопнула по пустому листу передо мной.

Я уронила карандаш, руки в перчатках лежали на листке, как сломанные крылья. Я смотрела на затянутые в атлас кончики пальцев и пыталась сосредоточиться.

Три года… Три года, если продемонстрировать раскаяние. Луэлла никогда этого не сделает. Перед глазами потемнело. В ушах нарастал шум, похожий на плеск далеких волн. У меня не было трех лет. Я просто не проживу столько без нее.

Я подобрала карандаш и принялась набрасывать контур стоявшей передо мной вазы. Искра решительности вдруг разогнала тени в моей голове. В первый раз после исчезновения Луэллы я собралась. Линии на рисунке становились все темнее и четче с каждым штрихом, туман рассеивался, и передо мной начинал вырисовываться план.

Фонарик так и лежал там, где его оставила Луэлла. Слегка проржавевший, покрывшийся грязью, но невредимый. Вытащив его из укрытия под овальными блестящими листами абелии, я подумала, что очень легкомысленно было не вернуть его сборщику устриц.

Утром, чтобы не попасться на глаза родителям, я пропустила завтрак и ушла в школу пораньше. На первом уроке я сказала, что мне нездоровится, и учитель отправил меня в лазарет, куда я идти не собиралась. Вместо этого я вышла из школы. В небе клубились тучи. Я побежала по 57-й улице и села на поезд до дома. Теперь я стояла перед ним с ржавым фонариком в руках, не зная, ушла мама или сидит в гостиной, глядя на меня в окно.

Спрятав фонарик под крыльцом, я осторожно открыла дверь. Мамины перчатки лежали рядом с ее сумочкой на серебряной цепочке. Я заглянула в гостиную — там было пусто. Прокралась в спальню, написала короткую записку и оставила ее на подушке. Потом я спустилась и открыла мамину сумочку. Внутри лежал кошелек. Я забрала все, что в нем было, и вышла.

Схватив фонарик, я побежала, тяжело дыша, по дороге, к тому месту, где могла свернуть в лес. Листья хрустели под ногами, как старая бумага. У ручья я сняла туфли и чулки и зашла в воду по щиколотку. Вода была ледяная. Поднялся ветер. Он срывал с деревьев красные и желтые листья с прожилками. Я не стала стряхивать те, что застряли у меня в волосах. Вылезла из воды, тяжело поставив на землю онемевшую ногу.

Дом сборщика устриц стоял на краю ручья Спайтен-Дайвил. Строение осело с восточной стороны, как будто ветер сто лет подряд дул с запада. Белая краска давно облупилась, посеревшие доски с трудом держались на месте. Я прошла вниз по склону, потом поднялась по грязной дорожке, миновала брошенную лопату и ведро с дохлой рыбой. За домом ручей становился шире и мельче. Говорили, что если человек попытается перейти его вброд, дьявол схватит за штаны и утащит его.

Я постучала в дверь, стараясь держать себя в руках и надеясь, что призрак сборщика устриц — плод моего воображения. Засов отодвинулся не скоро. Дверь приоткрылась ровно настолько, чтобы в щели показался один прищуренный глаз.

— Ну?

Я оставила фонарь на поленнице, где он нашел бы его сам, лишь бы не признаваться, что мы с сестрой соврали и не вернули его.

— Я пришла попросить о помощи, — пробормотала я.

— Что случилось? — Мужчина приоткрыл дверь шире, и я увидела его лицо.

Он вовсе не походил на чудовище. При свете дня это был просто усталый, небритый, потертый человек.

От ручья несло рыбой. Привязанная лодка поскрипывала.

— У меня ничего не случилось, но мне нужен помощник. Я заплачу.

Я стояла на грязном пороге и рассказывала, что мне нужно, стараясь объяснить как можно быстрее и проще. Ему это показалась подозрительным.

— Странных вещей ты хочешь. — Он отпустил дверь, та распахнулась, и я увидела очаг и деревянный стол с огарком в серебряном подсвечнике. Хозяин дома провел рукой по седым поредевшим волосам. — Сколько платишь?

Я вытащила деньги из кармана. Я их не считала, но его брови поднялись.

— А тут немало. Откуда ты их взяла? Украла?

Я покачала головой. Еще одна ложь.

Он мне не поверил, но все равно потянулся за деньгами. Его рука разорвала последнюю связь между мной и матерью.

— Хочешь идти прямо сейчас?

— Да.