Пытаясь успокоиться, я ушла к себе и села за стол. Я разглядывала узоры на листьях, любуясь самыми крошечными жилочками, а сама прислушивалась: не откроет ли Луэлла дверь, не побежит ли наверх, чтобы рассказать мне, как прошел день. Но вместо этого снизу закричал папа:

— Эффи, немедленно спустись в гостиную.

Свет еще не зажигали, и гостиная казалась мрачной и багровой. Мама сидела на диване, ссутулившись, сгорбив плечи. Платье ее поблекло от жары. Папа стоял рядом, скрестив руки на груди. Он тоже горбился, как будто недавние события сделали его меньше ростом. Потом я увидела в кресле бабушку, плотно закутанную в черное, как посылочный ящик. Лицо ее выражало неодобрение. Что она здесь делает? Она никогда не покидала своего дома в Грамерси-парке. Последний раз она приезжала, когда умер наш дед.

— Где Луэлла?! — крикнула я.

Родители посмотрели друг на друга и замялись. Бабушка тут же встряла:

— Ее отправили в летний лагерь.

Летний лагерь?! Я хотела рассмеяться или закричать. Они считают, что я совсем ничего не понимаю? Они знали о цыганах!

— Где она? — повторила я, задыхаясь. — Ее уже отправили в Париж?

— Это вряд ли. — Бабушка поджала губы и склонила голову набок.

— Эффи… — Папа подошел ко мне. Обычно он смотрел так, когда беспокоился, что у меня случится приступ. Только в такие мгновения он выглядел неуверенным в себе. — Твоей сестре пришлось ненадолго уехать, но с ней все хорошо. Она вернется, и она недалеко, не в Париже. Тебе не стоит волноваться.

— Почему не сказать мне, где она?

— Ты должна нам довериться. Это ради твоего блага.

Я затрясла головой. По лицу катились слезы. Сильные папины руки обняли меня. Я ощутила биение его сердца и тут же отпрянула, хватая ртом воздух.

— Дыши! — Мама встала. — Не загоняй себя.

Она взмахнула рукой в перчатке. На лице ее была написана тревога.

Я прислонилась к стене. Все вокруг плыло, руки и ноги стали очень длинными. Я не перенесла бы маминого прикосновения, поэтому я убежала, услышав, как папа сказал:

— Оставь ее, Жанна.

Наверху я рухнула на колени, положив голову на кровать. Тяжесть в груди душила. Я ударила себя в грудину, мечтая вырвать свое глупое сердце. Я больше не хотела смотреть на мир через это кривое окно. Оно не делало меня особенной или отличной от других.

Мое выживание не было признаком силы. Просто время медленно меня пожирало.

Если бы не мое здоровье, папа отослал бы и меня. Я бы тоже лгала, убегала из дома и уходила к цыганам. Наверное, поэтому Луэлла и завидовала моим приступам. Знала ли она, что собирается сделать папа?

Нет! Я закрыла глаза рукой. Все было не так!

Я поднялась и пошла в комнату Луэллы. Сумерки сгустились, и на мебель легли тени. Я не хотела верить, что она меня бросила, но при этом до глубины своей расколотой души надеялась, что папа не увез ее, что она сбежала с цыганами. Я опустилась на колени, сунула руку под матрас, пошарила там. Если Луэлла ушла по своей воле, она должна была забрать с собой свои сокровища. Мы условились прятать под матрасами все, связанное с цыганами. У меня лежали томик Вордсворта, который мне дала почитать Луэлла, перышко и желтая лента, которые мы с Треем нашли в лесу. Я запустила руки поглубже под матрас, тщательно все ощупывая и мечтая ничего не найти. Когда рука наткнулась на что-то мягкое, у меня перехватило дыхание. Я потянула и вытащила синий шелковый шарф Пейшенс. Узел развязался, и стеклянные бусины рассыпались по покрывалу, как капли воды. Там же лежали серебряный гребень и две катушки ниток для вышивания. Я покатала в пальцах бирюзовую бусину с красной каплей в центре — амулет от дурного глаза. Я знала, что Луэлла не оставила бы эти сокровища, но все же надеялась, что она могла сбежать в табор.

Собрав вещи Луэллы, я вернулась к себе и бросила все это на кровать. Снаружи донеслись какие-то звуки, я подошла к окну и увидела, как папа помогает бабушке сесть в автомобиль. Спина у нее была совсем сгорбленная. Я представила на ее месте элегантную мисс Милхолланд и почувствовала прилив ненависти к отцу. Автомобиль уехал, а он еще долго стоял, сунув руки в карманы, и смотрел на дорогу.

Я не вышла к ужину. В семь часов папа постучал в дверь:

— Эффи? Ты в порядке?

Я не ответила.

— Как я уже говорил, с твоей сестрой все хорошо. Она совсем скоро вернется. Эффи, я должен услышать твой голос, чтобы понять, что ты жива.

— Все хорошо.

— Ты не голодна?

— Нет.

Он побарабанил по двери пальцами:

— Хорошо, тогда хотя бы постарайся поспать, слышишь?

Ночью я лежала поверх покрывала, полностью одетая. Окно было распахнуто, чтобы я могла слышать каждый звук. На улице скрипели повозки, лаяла собака, проехал, погромыхивая, автомобиль. Когда пробило двенадцать, я прокралась в коридор. Из-под дверей родительской спальни не пробивалось ни лучика света. Я спустилась вниз, держась поближе к стене, где ступеньки скрипели меньше всего, и выскочила наружу.

Мой путь освещал яркий, ясный свет полной луны. Я бежала по лесу мимо ручья, мимо индейских пещер, вверх по холму. Страх колол ноги сотнями крошечных иголок. Я боялась, что луг окажется пустым, залитым лунным светом. Наверняка цыгане ушли, и сестра ушла вместе с ними. Я кинулась вперед, и у меня вырвался вздох облегчения, когда на полянке показались костры. Я бежала по траве, уверенная, что навстречу выскочит Луэлла и велит мне успокоиться. Но меня остановил мужчина.

— Христос Вседержитель! Я чуть по голове тебя не треснул! — Я узнала голос Иова. — Ох, да это ж Эффи!

Фредди, отец Иова, тут же вышел из круга костров. Он был огромен, как и его жена, с густой бородой и глубоко посаженными черными глазами. Кивком он велел Иову вернуться. Тут же появилась Марселла, подозрительно оглядела меня, будто забыв, кто я такая.

— Что ты здесь делаешь? — мрачно спросил Фредди.

— Я… Я ищу Луэллу.

Дыхание мое было тяжелым, грудь ходила ходуном. В колеблющемся свете костров я заметила Трея. Он стоял, засунув руки в карманы, и смотрел прямо на меня, но не подходил.

— Твоей сестры здесь нет. — Марселла отошла в сторону, загораживая Трея и костер. Ее фигура, освещенная сзади костром, казалась огромной и зловещей. — И тебе тут делать нечего.