Юрий Никулин поражал воображение даже тогда, когда уже не выступал, а стал директором цирка, впоследствии названного его именем. Он ходил во власть, выбивал квартиры артистам, сделал колоссальный ремонт, добывал питание для тигров… Сколько добра он сделал людям! Да и зверям…

Сейчас на эстраде много клоунов. Но надеть нос, парик, короткие брюки – этого мало, нужно иметь еще такое сердце, так любить людей, детей. Я вожу в цирк уже своего внука, показываю фотографии Никулина. Нас так же встречает его сын – значит, жизнь продолжается, значит, цирк Никулина живет.

К сожалению, и его уже с нами нет. Мы не слышим его баритональный голос, не восхищаемся его ролями в театре, в кино… но, как только произносится его странная, редкая фамилия, возникает масса эмоций. Я его обожал! Если только мужчина может обожать мужчину! Фантастическое обаяние, потрясающее чувство юмора, резкий сарказм, влюбленность в талантливых людей. Он всегда при встрече говорил нам теплые слова, а услышать от него похвалу – это многого стоит!

Впервые я познакомился с Гердтом в Одессе, в 1963 году в санатории им. Чкалова. Он был в гостях у А.И. Райкина, в театре которого я работал уже семь месяцев. Зная, что ему для спектакля нужны молодые артисты, я привел Милу Гвоздикову, он принял ее моментально! И встретив Витю Ильченко, предложил показаться Райкину. На веранде сидели жена Райкина и Гердт, который читал или делал вид, что читает газету. Витя что-то исполнил, не очень удачно, Райкин посмотрел на Гердта, тот читал! А.И. посоветовал Вите оставаться инженером, и когда мы уходили, у Вити заиграло самолюбие, и он начал показывать импровизацию. Гердт отложил газету, смотрел, потом из-за газеты раздался его баритональный смех, и, видимо, это сыграло на зачисление Ильченко в театр Райкина.

Театр Райкина полгода гастролировал в Москве, и я имел возможность видеть персонажи Гердта в театре кукол! Он был за ширмой, но его талант был шире, чем эта ширма! И он стал сниматься в кино, играл в театре. И публика уже не замечала, что он потерял ногу на фронте! Такой спектакль, как «Костюмер», с Якутом, его персонажи в мюзиклах, а Паниковский в «Золотом теленке», а капустники!

Я имел счастье сниматься с ним в Одессе, в фильме «Биндюжник и Король» по Бабелю, вот где было много времени пообщаться. Снимали на Молдаванке, люди собирались, толпами подходили к Зиновию Ефимовичу, жали руки, кормили, рассказывали про свою жизнь, анекдоты! А как он любил Одессу! Думаю, что не меньше, чем свою Татьяну. Как-то он сказал мне: «Пойдем на Дерибасовскую, погуляем!» Я сказал: «Вам не удастся». – «Почему?» – «Вам нельзя». – «Тебе можно, а мне нельзя?» – «Погулять не удастся!» – «Не морочь голову, пошли!» – «Вам нельзя!» – повторил я. И когда мы появились на Дерибасовской, нас окружила толпа в пять колец. Шутки, смех, автографы, фото… И где-то через два часа самая активная одесситка крикнула: «Всё! Отходите! Дайте ему дышать! Ему нет воздуха!» Взяла его под руку и вывела с поля боя! Очнулись мы на Приморском бульваре. «Ну, – сказал я, – погуляли?» После большой паузы он сказал: «Завтра пойдем опять туда, я хочу, чтобы они узнали и тебя!»

Потом он читал стихи Пастернака, и когда он посмотрел фильм «Биндюжник и Король», сказал: «Это твоя лучшая роль в кино!»

А как он горевал, когда не стало Вити Ильченко! Он звонил мне, долго молчал, потом сказал: «Такого друга у тебя не будет! Играй сам! – Он, по возможности, ходил нас слушать, приходил тихо, и когда в паузе все молчали, раздавался его баритональный смех, именно там, где нужно. И я знал, Зяма, его так звали близкие, в зале! Он зашел за кулисы, поцеловал и сказал: «Ты знаешь, что сидишь в гримуборной, где сидел Райкин?» – «Конечно!», – сказал я.

«А знаешь, я до сих пор рад, что участвовал каким-то образом в вашей судьбе!»

Последняя встреча была на его юбилее. Он уже был болен, и когда в конце вечера Гердт поднялся, подошел к рампе и прочитал стихи Самойлова, зал плакал, хлопал, встал. Это был триумф, ради этого он жил, да нет, – живет! В сердцах миллионов людей!

Здравствуйте, Зиновий Ефимович! Искренне Ваш, Р. Карцев

Писателю, драматургу малых форм с большим смыслом, артисту, другу, наставнику – короче, моему всему – Мише Жванецкому. С любовью и уважением – от артиста, исполнявшего с большим успехом сто твоих монологов (я считал!), а вместе с Витей Ильченко – огромное количество миниатюр: «Авас», «Ставь „псису”!», «Собрание на ликеро-водочном заводе», «Свадьба», «Теория относительности» и т. д., игравшего в спектаклях «Как пройти на Дерибасовскую», «Кабаре шутников», «Встретились – разбежались», «Моя Одесса», «Птичий полет», «Престарелый сорванец», «Политическое кабаре». С искренним благоговением и трепетом перед превосходством твоим над остальными авторами, даже близко не подошедшими к твоему пьедесталу! Пусть много лет еще удается тебе доставлять удовольствие слушателям и заставлять их задуматься! И благодарю судьбу за то, что дала возможность быть с тобой на протяжении всей жизни!

Это же надо себя любить как никто! Как никто себя изучать, глядя в зеркало! И внутрь! И выворачивать себя наизнанку! Выставлять себя в таком виде как никто! Как никто удивляться себе! Как никто видеть себя со стороны!

Ты писал о себе так: «Прическа дохлая, круглое толстое лицо, морщины у глаз и через лоб. Тоскливые серые глаза, где-то около 38—39. Это не температура, это годы…»

Миша! Что ты клевещешь на себя! Я же тебя знал в эти годы. Красивые глаза! Умные! Пытливые! Любопытные! Да, серые. Ну и что! А что? Черные лучше? Зачем так убиваться? А есть еще косые! Успокойся!

А вот ты пишешь: «Не стрижен, не женат, с женщинами не получается».

Миша! Что ты несешь! Я же многих знал! Иногда мы были с ними вместе. Да! Тогда ты был в большом сексе! Ты и сейчас врешь, что ушел. Всех пугаешь. Не нервничай, слушай!

Пишешь: «Завидует чужому успеху, потерял свой. Получает удовольствие от выпивки. Перерывы огорчают. Давно не танцевал…»

Кому ты завидуешь, Миша?! Кто тебя переплюнет? Ты что, завидуешь писателю Измайлову? Побойся бога! И когда это у тебя были перерывы с выпивкой? Да, пьешь меньшими дозами! Но с тем же удовольствием!..

А как ты танцевал! В парке Шевченко! Пыль столбом! Грудь колесом! Брюки клеш набухшие! Я все помню! К тебе стояла очередь потанцевать! Ты чего?!

А это? Из твоего знаменитого монолога – «Я никогда не буду высоким. И красивым. И стройным…»

Ты чего? Хочешь быть высоким и тупым? Красивым и бездарным? Стройным и болеть? Ты чего? У тебя все при тебе! Женщины не любят красивых! Это я по себе знаю. Да, тебя любит одна, но как!..

И дальше ты пишешь: «Меня никогда не полюбит Мишель Мерсье. И в молодые годы я не буду жить в Париже…»

Миша! Окстись! Мишель Мерсье – половина от твоей Наташи, она лилипутка рядом с ней! А если бы Наташа не сутулилась? А танцевать с ней? А? Миша! Где твоя голова? Между грудями? Я по себе знаю!