осуществления тактики большевиков. Ведь последняя слагалась из двух основных приемов: создание «единого фронта» с «революционной демократией» под знаменем борьбы с призрачной «контрреволюцией», развитие войны с которой «однако только и может нас привести к власти» (по Ленину), и занятию позиции псевдообороны от, якобы, готовящегося к нападению правительства.

Не без основания, поэтому, Троцкий считает началом открытой борьбы за власть невыполнение большинством гарнизона столицы приказа правительства о посылке частей на фронт. Троцкий ухватился за эту возможность, организуя своего рода «оборону» от этого вполне законного во время войны приказа. Вовлекая на этой основе солдат гарнизона и матросов Балтфлота в борьбу с правительством, ВРК, однако, стремился, к своей цели. Фактический глава его Троцкий писал: «ведя наступление по всей линии, мы сохранили видимость обороны» и «прикрывали … фактическое восстание Петроградского гарнизона … традициями и приемами легального двоевластия», т. е. традиционным безответственным отношением к государству, укоренившимся в практике партий революционной демократии, представленных советами.

В тот же день, когда Троцкий организовывал Военно-революционный комитет и с помощью членов «Военки» превратил его в действительный штаб восстания, наличный состав ЦК, совместно с некоторыми членами Петроградского комитета, избрал пятерку в качестве партийного «центра» по руководству восстанием. В «центр» вошли Свердлов, Урицкий, Дзержинский, Бубнов и Сталин. Но партийный «центр» оказался импровизацией, повисшей в воздухе, он даже ни разу не собрался. Сталин уже через четыре дня на заседании ЦК угрожал уходом из «Правды», если будут по требованию Ленина исключены Каменев и Зиновьев; Свердлов по-прежнему являлся связующим звеном между Лениным и партийным аппаратом, а Урицкий, Дзержинский и Бубнов были втянуты, как свидетельствует Троцкий, в состав ВРК.

Партийный «центр», возникший в результате совещания 16 октября, едва ли мог быть жизненным, ибо на этом совещании Каменев и Зиновьев открыто выступили против ленинского требования о немедленном проведении восстания. Сама резолюция, принятая совещанием, была скорее компромиссом между Каменевым и Зиновьевым, с одной стороны, и Лениным с другой. Она ограничилась расплывчатой формулой вполне устраивавшей всех: «… ЦК и Совет своевременно укажут благоприятный момент и целесообразные способы наступления»[111].

Явная уступка объясняется, конечно, не «бесстыдством» Каменева и «наглостью» Зиновьева, как характеризовал их выступления Ленин, а той информацией и впечатлениями с мест, которые высказали многие участники совещания: согласно протоколу в Кронштадте настроение упало, в Нарвском районе (Путиловский и др. заводы) нет стремления к восстанию, в Союзе металлистов, как заявил Шляпников, «выступление не является популярным — слухи об этом вызвали даже панику». В промышленных Охтенском и Василеостровском районах, так же как и в Нарвском районе отношение рабочих масс к восстанию — безразличное.

Бесспорно знавший, что восстание намечается на 20 октября Володарский заявил:

«Если вопрос о выступлении ставится как вопрос завтрашнего дня, то мы должны прямо сказать, что у нас для этого ничего нет … утверждаю, что массы с недоумением приняли мой призыв»[112].

Эти высказывания, равно как и многие другие материалы, разрушают легенду о том, что Октябрьский переворот имел что-либо общее с движением масс. Как со стороны Временного правительства, так и со стороны большевиков, в Октябре участвовали весьма незначительные силы. На легенде массового штурма Зимнего дворца мы остановимся ниже. Сейчас мы хотим подчеркнуть, что даже в советской прессе нет ни одного упоминания о какой-либо массовой демонстрации рабочих, Петроградского гарнизона в дни перед 25 октября. И уж, конечно, никак невозможно найти даже намека на какую-нибудь рабочую или солдатскую демонстрацию, приветствующую Ленина и большевиков в Смольном после падения Временного правительства, подобно тому, как эти массовые демонстрации приветствовали Временный комитет Государственной Думы в февральские дни.

Лозунгами Октябрьского переворота не были ни свобода, ни демократия, ни правовая государственность — все это было достигнуто. Социальные лозунги — о передаче земли крестьянам были лозунгами, прежде всего, эсеров и собиравшееся через несколько недель Учредительное собрание без сомнения эти лозунги законодательно осуществило бы. В рабочем законодательстве большевики в общем не были каким-то исключением и поддерживали лишь то, что уже было осуществлено в большинстве меньшевистско-эсеровскими советами первого этапа революции. Единственный вопрос, в который Ленин вносил свое собственное, оригинальное решение, — был вопрос о мире с немцами, — но это была в то же время проблема сохранения единства России, ибо все знали, что, несмотря на близость Германии к крушению, она предъявит требование о разделе России (отделение Украины, Белоруссии, Прибалтики, Закавказья), что она и сделала при заключении Брестского договора. Патриотизм, государственные интересы, невозможность для демократических партийных лидеров идти на небывалые в истории императорской России, унизительные германские требования — таковы были главнейшие тормоза, заставлявшие всех, кроме Ленина и меньшинства большевистской партии, затягивать вопрос о мире.

Характерно, что Ленин, как показали переговоры в Бресте, несомненно зная (что знали тогда все!) о неизбежности «похабных» условий мира, все же в своей речи 26 октября на II съезде советов, лживо и демагогически обещал «мир без аннексий и контрибуций».

Наконец, последний вопрос, стоявший остро во время Октябрьского переворота, был вопрос об Учредительном собрании. В этом вопросе Ленин занимал также преследующую прямой обман, лживую позицию. Задумав разогнать Учредительное собрание, как только он сумеет захватить власть, он, однако, и на II съезде советов и в отдельных резолюциях большевиков накануне самого Октября клялся и обещал, что Совет рабочих и солдатских депутатов, взяв власть, передаст ее Учредительному собранию.

В качестве одного из многочисленных примеров, которые мы могли бы привести, приведем лишь параграф пятый предложенной большевиками резолюции кронштадтской конференции Совета рабочих и солдатских депутатов накануне 25 октября:

«Что только эта власть (Совет рабочих и солдатских депутатов. — Н.Р.) наконец может обеспечить создание центрального органа русской революции — Учредительного собрания».

Предлагая эту резолюцию для обмана моряков, следовавших за эсерами и самими большевиками, большевистский ЦК и прежде всего лично Троцкий учитывали, что сильная анархическая прослойка в Кронштадте будет возражать именно против этой части резолюции. И действительно, анархисты считали, как сообщал 27 октября их орган «Голос труда»

«… что теперь, когда рабочие и моряки перестали верить в спасительность центральной власти … мы должны напречь все силы на то, чтобы так называемая „власть“ перешла к советам, которые, разрывая и разделяя ее по кусочкам, тем самым уничтожат централизованное государство: государство всегда давило, давит и будет давить и без его уничтожения не может быть обеспечена победа революции».

Вот под каким лозунгом пошел матрос Железняков, один из руководителей Кронштадтского отряда на Октябрьский переворот, вот почему именно ему было поручено Лениным «разогнать» Учредительное собрание. Даже Большая Советская Энциклопедия не отрицает того, что Железняков был анархистом.