по-быстрому заглянул в таунхаусы справа и слева от него. Большинство соседей не заметили ничего странного, только один вспомнил, что как будто слышал фортепьяно позапрошлым вечером. Я спросил, что за музыка это была.

– Что-то старое, – ответил сосед – белокожий, худой и нервный. Все богачи в таких ситуациях нервничают. – Похоже на кабаре. Да, вспомнил – там вроде даже кто-то пел.

Я написал в блокноте «есть свидетельства, что неизвестный (неизвестные) проникли в здание неделю назад». Это можно было смело включать в отчет, в отличие от «повышенного фона магической активности». Потом вернулся в машину, завел мотор и принялся составлять черновую версию. Это нужно делать по возможности сразу, чтобы в голове не перемешалось то, что надо написать, и то, как в действительности обстоят дела.

Я как раз описывал статуэтку, одновременно пытаясь вспомнить, куда записал присвоенный ей код, когда в кармане зазвонил телефон. Номер был скрыт.

– Констебль Грант? – раздался в трубке мужской голос.

– Он самый, – сказал я. – А кто это?

– Саймон Киттредж, АТГ. Куратор агента Рейнолдс.

АТГ – это пятнадцатый отдел, антитеррористическая группа. Но, вопреки названию, они в столичной полиции отвечают за контакты с агентами иностранных спецслужб. В том числе прикрепляют опытных кураторов к дружественным зарубежным «обозревателям», чтобы те не обозрели случайно чего-нибудь, что может им не понравиться. Я понятия не имел, зачем этот Киттредж мне звонит, но понимал, что хорошего ждать не приходится.

– Чем могу помочь? – спросил я.

– Мне нужно узнать, связывалась ли с вами в последнее время агент Рейнолдс.

Уж если он начал обзванивать всех подряд, это могло означать только одно: агент Рейнолдс от него смылась.

– А зачем бы ей со мной связываться?

Последовала солидная пауза: Киттреджа снедало желание отыскать строптивую американку и досада, что приходится просить у меня помощи.

– Она спрашивала о вас, – наконец ответил он.

– Неужели? А она как-то объяснила свой интерес?

– Нет, – признался Киттредж, – но она уже выяснила, что в отделе убийств вы не числитесь.

Ничего себе. Только с самолета – и уже знает такие подробности.

– Как действовать, если она со мной свяжется? – спросил я.

– Сразу же звоните мне, – ответил Киттредж и продиктовал свой телефон. – И заговаривайте ей зубы, пока я не подъеду.

– Хорошо, – пообещал я, – это я умею.

– Да, мне говорили, – сказал он и положил трубку.

Говорили ему… Интересно, кто?

Глянув на часы, я понял, что настало время приобщиться к культуре.

Итак, на очереди пункт В, то есть Саутворк. В прежние времена здесь располагались медвежьи ямы, потом бордели, потом Елизаветинский театр, а нынче эстафету приняла галерея «Тейт Модерн». Изначально это было здание мазутной электростанции, которое спроектировал тот же странный тип, что придумал известную на весь мир красную телефонную будку. Одно из последних монументальных строений красного кирпича, возведенных до того, как архитекторы-модернисты сменили веру и стали возжигать свой огонь на бетонном алтаре брутализма. В восьмидесятые годы власти закрыли электростанцию и оставили в покое, рассчитывая, что она развалится сама. Когда стало ясно, что проклятущая громадина построена на века, в ней решили разместить коллекцию современного искусства галереи «Тейт».

Припарковавшись поближе к главному входу, я медленно, увязая в снегу по самые лодыжки, поплелся по дорожке, ведущей от здания к Темзе. На другом берегу, за мостом Миллениум, красиво подсвеченный собор Святого Павла возвышался над красно-белым нагромождением бывших складов, царапая шпилем тяжелые тучи. По мосту бежали два человека, издалека они казались маленькими, как на картинах Лоури.

Главная труба электростанции – стометровый кирпичный монолит, в основании которого расположены два центральных входа, по одному с каждой стороны. Дорожку к зданию явно чистили, но ее уже снова начинало заметать. На свежем снегу было много следов: очевидно, не только Джеймс Галлахер обладал буклетом о выставке и тягой к прекрасному.

Если снаружи зуб на зуб не попадал, то внутри было просто прохладно и тающий снег растекался лужами по полу. Перед входом в зал повесили веревочный барьер, и благообразный охранник пропустил меня, даже не спросив приглашения. Они тут, видно, радовались, что вообще кто-то пришел.

Болезненно худая белая девушка в коротеньком шерстяном ярко-розовом платье и такой же меховой шапочке встретила меня милой улыбкой и приветственным бокалом вина.

Бокал я взял, а улыбку проигнорировал: следовало быть серьезным – как-никак при исполнении. Стал рассматривать посетителей. Мужчины в основном были одеты гораздо проще дам. Исключение составляли геи и те, кому одежду покупает вторая половинка. Мой папа не устает повторять, что настоящий стиль ценят только истинные представители рабочего класса вроде него самого. Звучит забавно, если учесть, что всю одежду ему покупает мама. А здесь собралась публика формата «Гардиан» или «Индепендент»: светские манеры, дорогие квартиры, хорошая репутация, дети в частной школе.

Я даже огляделся проверить, не сидит ли где в укромном уголке Леди Тай.

Над комплексом «Тейт Модерн» угрюмо высится главная его часть, турбинный цех бывшей электростанции. По габаритам он не уступит кафедральному собору, и даже самым большим творческим амбициям не бывает здесь тесно. В школе мы как-то приезжали сюда на экскурсию, смотреть гигантский, размером с дирижабль, арт-объект Аниша Капура – что-то вроде хищного растения. Эта штука занимала весь бывший цех, от края до края. Райану Кэрроллу так много места не требовалось, но промежуточный этаж над центральной частью зала ему выделили.

Толпа мешала как следует разглядеть экспонаты, пришлось подойти ближе.

Это были обычные магазинные манекены, только в их пластиковые тела было впаяно что-то типа деталей паровых механизмов. Тела корчились от боли, а лиц и вовсе не было: автор начисто стесал их резцом. Это зрелище неприятно напоминало маску Лесли. Или голову Безликого. У каждого на груди крепилась медная табличка с одним-единственным словом. На одной – «Промышленность», на другой – «Прогресс». Стимпанк для богатых, подумал я. Хотя богатые как-то не очень заинтересовались.

Я стал высматривать девушку с игристым, намереваясь выпить еще бокал, как вдруг почувствовал чей-то взгляд. Глядел, как выяснилось, молодой китаец с копной непослушных черных волос и бородкой, которая раньше была эспаньолкой, но теперь отросла и потеряла всякую форму. На нем был добротный кремовый костюм слегка мешковатого покроя. Мятый, но так и было задумано. На носу – темные очки с квадратными стеклами. Поняв, что я заметил его взгляд, китаец неуклюже пробрался сквозь толпу и подошел.

– Меня зовут Роберт Шу, – сказал он с канадским акцентом. – Если не возражаете, я хотел бы представить вас моей патронессе.

Он указал на пожилую китаянку в дымчато-сером костюме: либо дорогущий «Алекс энд Грейс», либо