— Ах, мистер Шилд, — Карсуолл жестом подозвал меня к себе. — Кузен хотел бы добавить кодициль.[16]Он был бы премного благодарен, если бы вы с милейшим доктором засвидетельствовали его подпись.

Когда я вышел к свету, то увидел на постели больного исписанный лист бумаги. Ящик для письменных принадлежностей стоял открытым на прикроватном туалетном столике.

— Мы уже послали за адвокатом, — сказала миссис Франт. — Не стоит ли нам дождаться его прибытия?

— Это займет некоторое время, мадам, — возразил Карсуолл. — А времени может и не быть. Нет никаких сомнений относительно намерений моего кузена. Когда Фишлейк придет, то в случае необходимости мы сможем попросить его подготовить другой кодициль. Но пока что давайте убедимся, что сей должным образом подписан и заверен. Я убежден, что мистер Уэйвенху хотел бы этого, и мистер Франт поймет разумность нашего решения.

— Хорошо, сэр. Мы должны исполнять волю дяди. И спасибо вам. Вы очень добры.

Во время этого разговора старик возлежал на горе вышитых подушек. Он медленно и шумно дышал ртом. Глаза его были полузакрыты.

Карсуолл взял с покрывала лист бумаги.

— Флора, перо!

Мисс Карсуолл поднесла отцу чернильницу и перо. Он обмакнул перо в чернила, поднял правую руку старика и вставил перо между пальцев.

— Давай, Джордж, — проворчал он. — Вот дополнение к завещанию: от тебя требуется только поставить свою подпись здесь.

Карсуолл поднял лист бумаги. Веки Уэйвенху дрогнули. Дыхание стало прерывистым. Две капли чернил упали на расшитое покрывало. Карсуолл направил руку старика к пустому месту под текстом. Медленно, так, что больно было смотреть, Уэйвенху начертал свое имя. После чего перо выскользнуло из высохших пальцев, а сам он упал на подушки, и дыхание вновь обрело равномерность. Перо мазнуло по бумаге, оставив следы чернильных брызг, и осталось лежать на покрывале.

— Теперь вы, мистер Шилд, — сказал Карсуолл. — Будьте любезны, сделайте свое дело. Флора, дай ему перо. Нет, стойте, перед тем как поставите свою подпись, напишите, пожалуйста, следующее: «Сим заверяю подлинность подписи мистера Уэйвенху». Затем ваше имя, сэр, полное имя и дату. Девятое ноября одна тысяча восемьсот девятнадцатого года.

Наставляя меня, он сложил верхнюю часть листа так, чтобы я не мог видеть сам текст кодициля, лишь подпись мистера Уэйвенху. Карсуолл передал документ Флоре, которая стояла за моей спиной со свечой в руках, чтобы я видел, что делаю. Я написал то, что велел мистер Карсуолл, и подписался. Мы с Флорой стояли близко, однако не касаясь друг друга, но мне показалось, что я ощущаю тепло ее тела.

— Когда закончите, передайте, пожалуйста, документ доктору, — велел Карсуолл.

Я пересек комнату и отдал бумагу. Уэйвенху открыл глаза, посмотрел на меня и нахмурился.

— Кто? — прошептал он.

— Мистер Шилд, учитель Чарли, — успокоила его Флора.

Старик отвел от меня взгляд, повернул голову и увидел Франтов, сидевших с другой стороны у его постели. Он посмотрел на миссис Франт.

— Энн? — спросил он более твердым голосом. — А я думал, ты умерла.

Миссис Франт наклонилась и взяла Уэйвенху за руку.

— Нет, дядюшка, я не Энн, я ее дочь, Софи. Мама уже давно умерла, но говорят, мы с нею очень похожи.

Он ответил на прикосновение, а не на слова.

— Энн, — сказал Уэйвенху и улыбнулся. — Я рад тебя видеть.

Его веки дернулись, и он задремал. Доктор нацарапал свое имя и передал бумагу мистеру Карсуоллу, который помахал ею в воздухе, пока чернила не высохли, затем сложил и спрятал в свою записную книжку. Никто не просил меня уйти. Думаю, собравшиеся у постели больного забыли о моем существовании. Я сделал несколько шагов назад и встал у стены в тени, рядом с миссис Керридж и доктором. Флора села на кровать подле отца. Миссис Франт взяла со столика молитвенник, вопросительно посмотрела на мистера Карсуолла, и тот кивнул. Она открыла книгу и начала читать отрывок из пятьдесят первого Псалма:[17]

«Вот, Ты возлюбил истину в сердце и внутрь меня явил мне мудрость Твою. Окропи меня иссопом, и буду чист; омой меня, и буду белее снега. Дай мне услышать радость и веселие, и возрадуются кости, Тобою сокрушенные».

Слушая, я подумал, что все мы заперты между светом и тьмой, жизнью и смертью, и единственный звук, имеющий сейчас значение, — это медленное прерывистое дыхание старого Уэйвенху, потрескивание углей в камине и журчание голоса Софии Франт.

Через несколько минут Стивен Карсуолл вытащил часы. Он громко вздохнул, резко встал, отпихнув стул назад так, что ножки со скрежетом проехали по дубовому паркету, при этом Карсуолл пыхтел от напряжения, поскольку ему нелегко было управляться с большим неповоротливым телом. Миссис Франт замолчала, закончив предложение. Карсуолл и не собирался извиниться или кивнуть в знак признательности.

— Спустимся в гостиную? — обратился он к дочери.

— Если не возражаете, я лучше останусь здесь.

Он пожал плечами.

— Как хотите, мисс.

Карсуолл бросил взгляд на тщедушную фигурку, лежащую на кровати, и кивнул. Странный жест: похоже на легкий кивок головой, каким горничные выражают послушание. Он, тяжело топая, пошел к выходу, и миссис Керридж открыла перед ним дверь. С первого этажа донесся стук в дверь и приглушенный гомон голосов.

— Ах, — сказал Карсуолл, наклонив голову набок, внезапно весь во внимании. — Это адвокат, если, конечно, мистер Франт не вернулся пораньше. Если это Фишлейк, я сам с ним поговорю.

— Любовь моя, — сказала миссис Франт Чарли. — Тебе пора спать. Поцелуй дядю перед сном, а потом мистер Шилд отведет тебя наверх. Мы ведь не должны причинять ему лишнее неудобство?

Чарли оторвался от стула, где сидела мать. Я видел в тот момент его лицо, видел, как он собирает всю свою смелость, чтобы сделать что должно. Он наклонился к фигуре, распростертой на кровати, и скользнул губами по бледному лбу. Затем отпрянул и, не дав матери обнять себя, нетвердой походкой двинулся в мою сторону.

Джордж Уэйвенху закашлялся. Флора ахнула, и все мы внезапно повернулись и посмотрели на умирающего. Старик пошевелился и открыл глаза.

— Спокойной ночи, мой мальчик, — сказал он тихо, но четко. — И добрых снов.

А мне в ту ночь снился Джордж Уэйвенху, лежавший несколькими этажами ниже. Во сне я снова и снова видел, как он подписывает бумагу, наблюдал, как высушенные желтые пальцы судорожно сжимают перо, при этом ногти вырастают и превращаются в когти, и я не могу понять, почему никто не подстриг их. Проснувшись, я узнал, что старик умер.