– Сколько примерно?

– Где-то столовую ложку.

– То есть тридцать миллилитров?

– Тридцать пять. После этого мужчина вытаскивает пенис. Акт совокупления закончен.

– И все?

– Да.

– Господи, почему об этом столько разговоров?

– Хороший вопрос, Люси.

– Я могу перед сном поиграть на виолончели?

– Да.

И Люси вышла.

Ну вот, подумал Питер, присев на краешек кровати, – теперь моя младшая дочь знает о Сексе.

И я приблизился к смерти еще на один шаг.

Питер рванул вдаль со скоростью борзой. Чуточку слишком быстро, подумалось Жан-Полю.

Что? Миля за семь с половиной минут? Человек пытался намекнуть, взывал на языке фартлека. Такой вот человек этот Питер Робинсон. Но вовсе не стоило так себя утруждать. Нелюбезно, и он, Жан-Поль, потом обязательно об этом упомянет.

В груди кололо. Что это? Несварение желудка? Жан-Поль медленным шагом побрел в сторону университета. Пару раз пытался пробежаться. Не чтобы соблюсти график: хотелось как можно скорее добраться до места, присесть и отдохнуть. Выпить стакан воды. Может, даже прилечь. Выступающий на лбу пот быстро высыхал на холодном зимнем ветру. Боль не отпускала.

Он пошел еще медленнее.

Когда Жан-Поль вошел в научный корпус университета, его секундомер показывал один час, семь минут и пятнадцать секунд. Он прошел по коридору, ведущему в спортзал и раздевалку.

Машинально взглянул на секундомер. Боже мой, среднее время – миля за двадцать три минуты! Жан-Поль грустно улыбнулся, представив себе, что заносит эту цифру в график. Можно себе представить, что будет со средним показателем!

Образ убегающего Питера снова всплыл в его сознании, и Жан-Поль рассмеялся. Он-то давно созрел для десятикилометрового забега в Уэйкфилде. Доктору Питеру Робинсону светит борьба посерьезнее, чем он думает.

«Вы не возражаете, если я позволю себе фартлек?» Какое нахальство!

– Вы в порядке, сэр? Сэр?

Кто-то звал его. Но кто? И где? Что? Стены?…

На отметке секундомера один час, семь минут и пятьдесят восемь секунд Жан-Поль Баббери закончил свою жизненную пробежку.

Когда он упал, сердце его уже перестало биться.

Вот, собственно, и все про Жан-Поля. Он сыграл незначительную роль в нашем рассказе, но отдадим ему дань. Ведь на каком-то отрезке своей жизни он был центром чьей-то вселенной. Этот милый малыш с лучезарными глазами, который никогда не плакал в колыбельке. Этот проказник Жан-Поль, который разбил однажды чужое окно и убежал, чтоб его не высекли, этот смешливый Жан-Поль со своими забавными байками, мудрый Жан-Поль, сексуальный Жан-Поль, Жан-Поль, доводивший кого-то до бешенства, – единственный и неповторимый Жан-Поль, чей-то сын, муж, лучший друг, заклятый враг, чья-то роковая любовь. Позвольте мне извиниться, что эту историю поведал я, а не они.

Адью, Жан-Поль.

ПАВИЛЬОН: СПАЛЬНЯ РОБИНСОНОВ – ВЕЧЕР

Урок секса закончен. Люси вышла, закрыв за собой дверь. Маргарет начинает одеваться. Питер замер в задумчивости на краешке кровати.

ПИТЕР (с грустью в голосе)

Наши девочки растут.

Маргарет продолжает одеваться. Она злится. Питер это чувствует.

ПИТЕР

Мы же договаривались – уж лучше рационально из наших уст…

МАРГАРЕТ

Заткнись, пожалуйста!

ПИТЕР (трагическим голосом)

Сегодня умер Жан-Поль.

Маргарет замирает, пораженная ужасной новостью.

ПИТЕР

Мы делали пробежку. А потом… он умер.

(Пауза.)

Теперь меня сделают деканом.

И не запел хор небесных ангелов. И не заиграла нежная музыка. И не раздалась барабанная дробь. Единственным звуковым сопровождением была, если я правильно помню, реклама по «ящику».

И в воздухе не повеяло прохладой. Ничего такого, что свидетельствовало бы о присутствии высшей силы: ни сам Создатель, ни Христос или Будда и так далее не отбрасывали тень свою на стены нашей комнаты.

Я и мой отец. Мы только что вернулись из паба и устроились в гостиной.

Я сидел на диване и читал журнал. Кажется, про поп-музыку. Отец смотрел телевизор. Я еще что-то сказал насчет мамы, что в последнее время она зачастила к Бетти: почти каждый вечер они куда-нибудь ходят. Кажется, отец ничего мне на это не ответил: да и что, собственно, говорить. Я сказал просто так, ничего особенного.

Ну, и я снова углубился в чтение журнала. И потом вдруг заметил – даже скорее, не знаю, сначала почувствовал – нечто необычное. Я кинул взгляд поверх журнала и

…отец пристально смотрел на курительную трубку. Которая лежала перед ним на журнальном столике.

И смотрел он на эту трубку очень странным взглядом. Существует, по-моему, стандартный набор взглядов, которые можно кинуть на курительную трубку. Я бы распределил их так. Человек смотрит на трубку и думает: пожалуй, покурю. Или взгляд: ага, а я-то ее обыскался. Или любовный, ласкающий взгляд: эта трубка служит мне уже без малого двадцать лет. Взгляд, брошенный на трубку отцом, не подходил ни под одну из этих категорий.

Как я позднее понял, это был тот самый редкий, как правило, тщетный взгляд, говорящий «взойди, взойди».

Так смотрел мой отец.

И вы ни за что не догадаетесь, что за этим последовало.

Трубка заворочалась, зашевелилась.

А потом это произошло.

подниматься

Она стала

Трубка. И замерла себе в футе над столом. Как будто задумалась.

– Боже мой!

Воскликнул я.

И тем самым отвлек отца, который сконцентрировался на трубке. И она упала обратно на столик.

Да уж.

Позднее, у себя в комнате, я попытался проделать то же самое. Положил перед собой на стол ручку. И посмотрел на нее взглядом «взойди, взойди».

Отец не подкинул мне никакой подсказки, не объяснил, как он это проделал. По смутному изумлению на его лице и по тому, как он почесал свою лысину, я понял, что он и сам удивился.

Правда, он попытался что-то объяснить, но снова отвлекся.

На любимый рекламный ролик, кажется.