Поэтому не слушай тех, кто сегодня чернит христианское учение и искажает его. Можно не быть верующим — и я, честно говоря, таковым не являюсь, — но нельзя говорить, что христианство — это религия, презирающая плоть. Просто потому, что это не так.

Как ты теперь понимаешь, все и позволило христианскому учению о спасении торжествовать над философией в течение почти пятнадцати столетий.

Христианское решение проблемы нашей смертности — разумеется, при условии того, что мы верим, — безусловно, является одним из самых «эффективных»: если допускаются любовь и даже привязанность, лишь бы они были направлены на божественное в человеке, — а как раз это, как мы видели, открыто допускают Паскаль и Августин, — если конкретные люди, не ближний вообще, а сами наши близкие, являются неотъемлемой частью божественного, ибо они спасены Богом и им обещано личное воскрешение, то христианское учение о спасении оказывается единственным позволяющим нам преодолеть не только страх смерти, но и саму смерть. Обещая спасение не в анонимном и абстрактном, а в самом что ни на есть конкретном и личном плане, только оно предлагает людям благую весть наконец-то действительно свершившейся победы личного бессмертия над смертным уделом.

У греков, и в частности у стоиков, страх смерти в конечном счете преодолевался в тот момент, когда мудрец понимал, что он и сам являлся пусть ничтожной, но совершенно реальной частью вечного космического порядка. Именно так, благодаря единению со вселенским логосом, он приходил к мысли о том, что смерть есть простой переход из одного состояния в другое, а вовсе не полное и окончательное исчезновение. При этом вечное спасение, как и провидение, и в силу тех же причин, было безличным. Человек мог представлять свою вечность не в качестве индивида, а в качестве бессознательного фрагмента такого же бессознательного совершенства.

Персонификация логоса меняет всю постановку проблемы: поскольку обещания Христа, воплощенного Слова, которое видели собственными глазами евангелисты, правдивы, поскольку божественное провидение распространяется на меня как отдельную и сколь угодно незначительную личность, личным будет и мое бессмертие. Наконец побеждена сама смерть, а не только связанный с ней страх. Вместо анонимного и космического бессмертия стоиков существует сознательное и индивидуальное бессмертие душ, воскресающих вместе с их «прославленными» телами. Концепция «любви в Боге» придает всю полноту смысла революции, совершенной христианством на территории греческой мысли. Именно эта любовь, лежащая в центре нового учения о спасении, оказывается в конечном счете «сильнее смерти».

Но почему же христианское учение начало ослабевать в эпоху Просвещения? Почему начиная с XVII века философия вновь стала одерживать верх над религией? И что она предложила взамен? В этом самая суть вопроса о зарождении философии Нового времени — увлекательнейшего вопроса, к которому мы теперь и перейдем.

Подведем некоторые итоги.

Мы видели, что древняя философия основывала свое учение о спасении на созерцании космоса. Для ученика стоической школы было само собой разумеющимся, что для спасения и победы над страхом смерти нужно, во-первых, попытаться понять космический порядок, во-вторых, делать все, чтобы ему подражать, и в-третьих, раствориться в нем, найти в нем собственное место и тем самым достичь определенной формы вечности.

Мы также разобрались в том, почему христианское учение одержало верх над греческой философией и почему, чтобы заслужить спасение, христианин должен был, во-первых, войти посредством смирения в контакт с воплощенным Словом, во-вторых, соблюдать его этические заповеди и, наконец, претворять в жизнь любовь в Боге и к Богу, дабы и он сам и его близкие смогли войти в царство вечной жизни.

Мир Нового времени зарождается вместе с обрушением античной космологии и возникновением неслыханного ранее сомнения в правомочности церковных властей. В своей основе обе эти тенденции имеют общее интеллектуальное происхождение (хотя кризису, безусловно, способствовали и иные, более материальные, экономические и политические причины): за каких-то полтора века в Европе произошла беспримерная в истории человечества научная революция. Насколько мне известно, ни одна мировая цивилизация не пережила такого глубокого и такого резкого культурного скачка.

Чтобы дать тебе несколько исторических примеров, скажу, что этот научный переворот в общем и целом шел от выхода книги Коперника «О вращении небесных сфер» (1543), через «Первоначала философии» (1644) Декарта и тезисы Галилея, изложенные им в «Диалоге о двух главнейших системах мира» (1632) и до публикации «Математических начал натуральной философии» (1687) Ньютона.

Возможно, не все эти имена тебе известны, и ты едва ли будешь их читать, по крайней мере, уж точно не сейчас, но я говорю тебе о них, чтобы ты понимал, что эти даты и эти авторы наложили печать на историю мысли как никакие другие. С этих работ начинается новая эра, в которой во многих отношениях мы живем и сегодня. Дело не только в том, что, как иногда говорят, человек «утратил свое место в мире»: это произошло с самим миром, по крайней мере с космосом, составлявшим замкнутые и гармоничные рамки человеческого существования еще со времен Античности, которая просто-напросто канула в лету и тем самым привела мышление этой эпохи в такое замешательство, какое нам сегодня трудно себе представить.

Однако, пошатнув основы древних космологий — например, утверждением, что мир вовсе не является круглым, замкнутым, иерархичным и упорядоченным, что он представляет собой бесконечный и лишенный смысла хаос, игру различных сил и объектов, сталкивающихся между собой далеко не гармоничным образом, — физика Нового времени в то же время значительно ослабила принципы христианской религии.

В самом деле, наука не только ставит под сомнение непреложные позиции Церкви по поводу тех тем, которых ей лучше было бы не касаться (например, возраст Земли, ее положение по отношению к Солнцу, время возникновения человека и животных и т. д.), но и вообще внушает человеку сомнение и критический подход, малосовместимые — а уж в те времена тем более — с почитанием церковных властей. Вера, заключенная тогда в жесткие рамки Церкви, тоже расшатывается, и самые просвещенные умы эпохи попадают в очень драматичную ситуацию по отношению к старым учениям о спасении, доверие к которым начинает таять на глазах.

Сегодня принято говорить о «кризисе ориентиров», замечая походя, что у молодежи «все летит к чертям»: вежливость и обходительность, чувство истории и интерес к политике, знание литературы, религии, искусства и т. д. Но могу сказать тебе, что это так называемое затмение основ, этот предполагаемый упадок по отношению к «старым добрым временам» — просто мелочи, пустяки по сравнению с тем, что должны были чувствовать люди XVI–XVII веков перед лицом ослабления, если не полного краха тех стратегий спасения, которых они придерживались веками. Они были в полном смысле слова дезориентированы и должны были найти новые ориентиры, без которых невозможно научиться жить свободно, без страхов, сами, в себе самих — вот, кстати, почему этот период, когда человек оказывался один на один с самим собой, без спасительного космоса и Бога, называют «гуманизмом».