За маленьким столиком сидел угрюмый Афанасий Иванович Майборода. Он явно чувствовал себя неуютно.

— Здравствуйте, — нестройным хором выдавили из себя ребята и выстроились перед столом директрисы.

Обычно Рогалева-Кривицкая всегда предлагала сесть. Благо, что стульев и кресел в ее кабинете стояло предостаточно. Но на сей раз такого предложения не последовало. Из чего семеро друзей заключили: «Разбор полетов предстоит серьезный».

— Так, так, — сурово взирала на них директриса. — И чья же это была идея? — брезгливо поморщившись, ткнула она в лежащую на столе газету.

Идея принадлежала Марго. Все семеро ребят об этом прекрасно помнили. Однако Иван быстро произнес:

— Моя.

— Ваня, — с таким ужасом воззрилась на него Рогалева-Кривицкая, словно он только что совершил тяжкое уголовное преступление. — Вот уж от тебя никак не ожидала.

Дело в том, что Екатерина Дмитриевна дружила с матерью Ивана, Ингой Сергеевной. Именно благодаря этому он, переехав на Ленинградский проспект, и оказался в восьмом ^классе «А» экспериментальной авторской школы «Пирамида».

— Да-да, — скорбно покачала головой Рогалева-Кривицкая. — Какой ужас.

Иван молча пожал плечами.

— А что мы, Екатерина Дмитриевна, собственно, такого ужасного сделали? — с невинным выражением лица осведомилась Варвара.

— И она еще спрашивает! — Директриса развела руками и закатила глаза.

— А что мы, действительно, сделали? — неожиданно изрек Муму. — Разве новогодняя газета — преступление?

— Каменев! — повысила голос Рогалева-Кривицкая. — Оставь свою демагогию. Не надо передергивать. Я просто возмущена! И, между прочим, Афанасий Иванович тоже возмущен. Правда ведь? — повернулась она к завучу.

Тарас Бульба поерзал, отчего кресло под ним затрещало, и промычал что-то крайне неопределенное. Ребята заметили, как Екатерина Дмитриевна кинула на него очень нехороший взгляд. Похоже, Тарасу еще придется пожалеть о своей, так сказать, «нечеткой позиции».

— Афанасий Иванович очень возмущен! — усилила напор директриса. — Вы поставили под удар высокую репутацию нашей школы! Унизили достоинство педагогов! И кроме того… — Палец директрисы с длинным красным ногтем постучал по снимку, на котором запечатлелся от души зевающий во весь рот председатель совета Английского клуба Игорь Коростелев. — Вы оскорбили гордость школы! Нашего Игоря, на которого все должны равняться!

— Екатерина Дмитриевна! — звонким, срывающимся от волнения голосом воскликнула Дятлова. — Мы никого не хотели унизить! Мы никого не хотели оскорбить! Мы просто делали веселую новогоднюю газету, чтобы все радовались и смеялись! Мы там и свои фотографии поместили: они ведь тоже смешные!

И к изумлению остальных ребят, примерная и прилежная Наташка, еще недавно не думавшая ни о чем, кроме хороших отметок, и вовсю стремившаяся расположить к себе учителей, вдруг ринулась в спор с директрисой.

Подскочив к газете, она, яростно тыкая в фотографии, воскликнула:

— Вот я! А вот Герасим! И Павел! Мы что тут, не такие смешные, как учителя? Все тут одинаковые! Вы же сами, Екатерина Дмитриевна, нам всегда говорили… И мы вам верили! Верили! А получается, нет никакой демократии!

Тут эмоции окончательно захлестнули Наташку, и она залилась слезами. Завуч с явным сочувствием взирал на Дятлову. И только Екатерина Дмитриевна по-прежнему сухо произнесла:

— Вы просто неправильно понимаете демократию. Если бы это были только ваши фотографии — дело одно. Ничего не имела бы против. Но вы выставили на посмешище взрослых уважаемых людей.

— А Коростелев тоже взрослый? — вырвалось у Дятловой.

— Помолчи! — оборвала ее Рогалева-Кривиц-кая. И, проигнорировав реплику девочки, продолжила: — У себя дома можете делать все, что угодно. А вы вывесили это, — указала она на «Новогодний калейдоскоп», — в школе. В общественном месте! В учреждении! Нас почти каждый день посещают иностранные делегации! Что они о нас подумают?

— Что мы веселые люди, — мрачно изрек Каменное Муму. — Вы считаете, что стыдно?

— Молча-ать! — Голос директрисы сорвался на визг. — Мы существуем на деньги спонсора. И на нашей репутации не должно быть ни одного пятна!

Иван резко опустил голову. Его совершенно не к месту разобрал смех. Он вспомнил, как его папа, Константин Леонидович, полушутя-полусерьезно несколько раз назвал Ярослава Хосе Рауля Гонсалеса латиноамериканским наркомафиози.

— И прошу мне тут без ухмылок! — повернулась Рогалева-Кривицкая к Ивану. — Зарубите себе на носу: содержание всего, что вывешивается на стенах нашей школы, должно быть в обязательном порядке, по меньшей мере, согласовано с классным руководителем. Вы ставили в известность Ольгу Борисовну по поводу газеты?

— Нет, — тихо, но решительно произнесла Марго. — Мы не думали, что…

— Надо думать, — отрезала директриса. — Знаете, очень полезно, прежде чем делать, подумать.

Лицо у Герасима приняло именно то выражение, благодаря которому он снискал себе прозвище Каменное Муму. И, посмотрев прямо в глаза директрисе, он с сардонической усмешкой осведомился:

— А резолюцию на стенгазету получать надо?

— Вы, значит, еще и хамите? — окончательно вышла из себя Рогалева-Кривицкая. — Все вон! И чтобы завтра без родителей в школу не являлись!

Но еще прежде, чем ребята покинули кабинет страданий, раздался оглушительный треск. Друзья обернулись. Завуча за столом не было. Затем он с кряхтением поднялся с пола.

— Сломалось, — растерянно моргая, объявил он и зачем-то протянул директрисе одну из отлетевших от кресла полированных ножек.

Семеро нарушителей спокойствия, едва сдерживая смех, вылетели из кабинета.

— Э-эх, — едва оказавшись в коридоре, с сожалением выдохнул Баск. — Жаль фотоаппарата с собой не было. Классный бы кадр вышел.

Четвертый урок уже начался. Потоптавшись у кабинета физики, Герасим спросил:

— Ну, чего? Пойдем?

— Неохота, — откликнулся Иван.

— Противно, — подтвердила Варя.

— Тем более предков все равно вызовут, — подхватил Баск. — Семь бед — один ответ. Может, лучше куда-нибудь задвинем? Хоть немного расслабимся. Машину-то за мной пришлют только после седьмого урока. А мы пока прошвырнемся вместе. А то я последний месяц вижу Москву только из окна автомобиля. Предки никуда не пускают. У меня эта сельская жизнь уже вот где сидит, — провел ребром ладони по горлу Баск. — В школу привозят, из школы отвозят. А в поселке у нас почти как на зоне. Территория обнесена во-от таким забором. Да еще с колючей проволокой и под током. За каждым кустом — по охраннику. И они выпускают за пределы территории только взрослых. Указание у них, видите ли, такое.