Богач «радуется своему богатству». Сомнительно, что миллиардеров каждое утро заставляет вставать с постели неутолимая тяга к тому, чтобы заполучить какую-то вещь, которую они смогут себе позволить, только заработав еще 100 миллионов долларов в ближайшие месяцы. Сколько нужно домов, яхт и самолетов, чтобы потерять им счет? Скорее, они стремятся к чему-то иному: собрать самую большую коллекцию картин Фрэнсиса Бэкона, или выиграть Кубок Америки в качестве шкипера победившей яхты, или выстроить самый большой благотворительный фонд. Они ищут не столько абсолютного уровня богатства, сколько более высокого статуса среди других миллиардеров.

Нечто подобное можно сказать о бедности в таких богатых странах, как Соединенные Штаты, Германия или Швеция. Консерваторы без устали твердят, что уровень благосостояния тех, кто живет за чертой бедности в США, намного выше того, которым довольствуются бедняки в странах Черной Африки: у них есть телевизоры, автомобили и кроссовки Air Jordan; они, как правило, страдают не от недоедания, а от ожирения, поскольку едят слишком много нездоровой пищи.

В США, разумеется, есть определенный уровень материальных лишений: не всем доступны качественное образование и здравоохранение. Но боль нищеты чаще всего ощущается как утрата достоинства: как отмечает Адам Смит, положение бедняка «удаляет от него людей», так что те не испытывают к нему никакого сочувствия. Такова фабула классического романа Ральфа Эллисона «Человек-невидимка» о чернокожем, переехавшем с американского Юга в Гарлем. Расизм на севере США возмущал как раз тем, что белые игнорировали афроамериканцев. Их не третировали — их просто не воспринимали как людей. Вспомните это, когда в следующий раз подадите милостыню бездомному, не глядя ему в глаза: вы облегчаете материальную нужду попрошайки, но не признаете в нем общей с вами человечности.

Связь между доходом и достоинством также объясняет, почему всеобщий гарантированный доход или нечто вроде этого не сможет адекватно возместить потерю работы в результате автоматизации, «купить» социальный мир и не принесет людям счастья. Наличие у человека работы означает не только наличие у него средств к существованию, но и публичное признание того, что он делает нечто общественно полезное. У человека, получающего деньги ни за что, нет оснований для гордости.

Экономист Роберт Фрэнк, отмечая связь между богатством и статусом, указывает, что к статусности часто стремятся ради не абсолютной, но относительной ее ценности. Он называет ее позиционным благом: я хочу новую модель Tesla не потому, что меня так волнует глобальное потепление, а потому, что она модная и дорогая, а мой сосед все еще ездит на BMW[23]. Человеческое счастье чаще сильнее связано с нашим относительным, а не абсолютным статусом. Фрэнк отмечает, что, согласно опросам, люди с более высокими доходами считают себя более счастливыми. Можно подумать, что это напрямую связано с абсолютным уровнем доходов, вот только люди со сравнимым относительным статусом считают себя примерно столь же счастливыми независимо от их абсолютного благосостояния: нигерийцы с высоким (для Нигерии) уровнем доходов счастливы так же, как и зажиточные немцы, несмотря на разделяющий их экономический разрыв. Человек сравнивает себя не с неким абсолютным мировым стандартом благосостояния, а с местной группой, в которой он социализирован{2}.

Естественные науки дают множество свидетельств того, что стремление к статусу — мегалотимия — коренится в биологии человека. Широко известно, что у приматов, достигших доминантного положения или статуса альфа-самца в своих локальных иерархиях, повышается уровень серотонина. У людей этот нейромедиатор связан с ощущением благополучия и воодушевления, поэтому для лечения депрессии и заниженной самооценки широко используются селективные ингибиторы обратного захвата серотонина вроде Prozac и Zoloft{3}.

Существует еще один психологический фактор, связывающий некоторые аспекты современной политики в большей мере со статусом, чем с денежными ресурсами. Один из очевидных выводов экспериментальной поведенческой экономики заключается в том, что люди гораздо более восприимчивы к утратам, чем к приобретениям. Иными словами, они, скорее всего, приложат больше усилий, чтобы не потерять 100 долларов, чем для того, чтобы получить доход в 100 долларов{4}.

Это может объяснить историческое явление, отмеченное Сэмюэлем Хантингтоном: политическую ситуацию, как правило, склонны дестабилизировать не отчаянно бедные, а средние классы, считающие, что теряют статус по отношению к другим группам. Он цитирует Алексиса де Токвиля, который писал, что Великую французскую революцию начали не бедные крестьяне, а растущий средний класс, за десятилетие до революции ощутивший, что его экономические и политические перспективы обращаются в прах. Бедняки, как правило, политически дезорганизованы и озабочены банальным выживанием. Люди, считающие себя средним классом, напротив, имеют больше времени для политической деятельности, лучше образованы и легче мобилизуются. Что еще важнее, они считают, что экономическое положение дает им право на уважение: они усердно трудятся на пользу общества, растят детей и платят налоги. Они знают, что не находятся на вершине экономической пирамиды, но гордятся тем, что не бедствуют и не зависят от помощи государства для того, чтобы выживать[24]. Средний класс не видит себя на задворках общества; наоборот, его представители обычно считают, что именно они составляют основу национальной идентичности.

Потеря статуса среднего класса может объяснить одну из самых резких поляризаций в современной политике, которая проявилась в Таиланде. Страна разорвана острыми противоречиями между «желторубашечниками» (сторонниками монархии, прежде принадлежавшими к высшим слоям общества, и военными) и «краснорубашечниками» (сторонниками партии «Тайцы любят тайцев» во главе с Таксином Чинаватом). Этот конфликт, охвативший бóльшую часть Бангкока в 2010 г., привел к военному перевороту, поддержанному «желторубашечниками». Его можно рассмотреть и как идеологическое противостояние вокруг программы перераспределения доходов в пользу крестьянства, которую проводили Таксин и его сестра Йинглак, премьер-министр с 2011 по 2014 г., и как очередной виток борьбы с коррупцией. Федерико Феррара утверждает, однако, что этот конфликт вернее было бы рассматривать как борьбу за признание. Традиционное тайское общество было жестко стратифицировано по принципу «тайскости», понимаемой как географическая и этнолингвистическая удаленность людей от элиты Бангкока. Десятилетия экономического роста взрастили избирателей Таксина, которые начали утверждать свою провинциальную идентичность таким образом, что это разъярило столичную элиту.