– Отнесите это вниз, в подвал.

– Что? Зачем?

– В подвал, – настойчиво повторил старший клерк.

Таниэль вздохнул и отправился выполнять поручение. Несмотря на то, что стопка документов не была тяжелой, рана у него на руке снова закровоточила, и к тому моменту, как он достиг подвала, рукав его рубашки стал ярко-красным. Таниэль тихо выругался при мысли, что испортил одолженную ему рубашку. Добравшись до накрахмаленной манжеты, кровь перестала растекаться дальше. Он переложил бумаги под другой локоть, чтобы не испачкать их, хотя и сам не знал, стоит ли волноваться по этому поводу. Подвал использовался как склад. Там стоял целый лес из шкафов, набитых папками с устаревшими документами, относящимися к делам, законченным много лет назад. Он вспомнил о возможности упасть в обморок.

Таниэль толкнул плечом двустворчатую дверь и оказался в помещении, пропитанном запахом старой бумаги и газовых ламп. Подвал был залит светом, и после полумрака лестницы его глазам потребовалось некоторое время, чтобы привыкнуть. Полицейский с начищенными до блеска пуговицами на мундире улыбнулся ему и кивнул на бумаги.

– Это для нас?

– Э-э…

Полицейский приподнял уголок верхней папки:

– Угу. Вон туда. Положите их в лоток для входящих документов.

Не вполне понимая, что происходит, Таниэль пошел в указанном направлении, огибая письменные столы, которые теперь заполняли широкие проходы между шкафами. Это все были старые столы, сосланные сюда из-за расшатавшихся ножек или выщербленной поверхности, но полицейские вернули их к жизни, застелив бумагой и подложив под качающиеся ножки обломки разбитых мышеловок. Большинство столов пустовало, но в проходе между шкафами с архивами «А-Р, 1829» сидел Долли Уильямсон. Рядом с ним лежала чья-то шляпа, которую он использовал в качестве корзины для бумаг. На щеке у него краснели все еще свежие царапины, которых Таниэль не заметил вчера из-за задымления.

– Таниэль, – сказал он подчеркнуто ровным тоном, – где вы были? Я посылал к вам человека вчера, но… у вас идет кровь, – добавил он, глядя на его покрасневший рукав.

Таниэль вывалил бумаги в «лоток», роль которого выполняло расчищенное место на столе со сделанной мелом надписью: «Входящие».

– Пустяки. Что все это значит?

– Временное помещение. Скотланд-Ярд полностью разрушен. Вторая бомба взорвалась в Карлтон-клубе, так что не удивлюсь, если где-нибудь поблизости они устроили свою курительную комнату, – он помолчал. – Итак. Где вы были?

– Я не принадлежу Клану-на-Гэль, иначе я не стал бы вам рассказывать о…

– Я знаю. Я уточнил кое-что сегодня утром, – он вытащил лист бумаги и, дальнозорко отставив его довольно далеко от себя, пробежал по нему глазами. – Вы из Линкольншира, как и вся ваша семья. Мать умерла в родах, отец служил егерем до самой своей смерти в семьдесят пятом. У вас нет друзей. Нет жены. Вы состоите в переписке с живущей в Шотландии овдовевшей сестрой, которой перечисляете почтовым переводом половину своего жалованья и которая редко отвечает на ваши письма. Я что-нибудь пропустил? У вас есть ирландские родственники?

– Мне об этом ничего не известно. Хотя, надо сказать, я не так много знаю о семье моей матери. Должен ли я рассказать вам о часах, или вам нужны какие-нибудь документы?

Уильямсон покачал головой:

– Нет, рассказывайте.

Таниэль протянул ему часы. Уильямсон взял их у него, повертел в руках и открыл.

– Я вам рассказывал раньше, как они ко мне попали. Вчера вечером я ездил к мастеру, который их сделал. Его зовут Кэйта Мори, он японец. Он говорит, что часы пропали из его мастерской шесть месяцев назад. Он не знает, кто их взял, но посмотрите вот на это… – Таниэль открыл переднюю и заднюю крышки и показал Уильямсону маленький циферблат для установки времени сигнала. – Не думаю, что укравший часы схватил то, что первым попалось под руку. Это идеальный механизм для предупреждения о времени взрыва, но невозможно понять принцип его работы, просто рассматривая часы. Они были у меня много месяцев, но я не смог догадаться. Я полагаю, что, возможно, сам Мори когда-то встречался с этим человеком или кто-нибудь из его клиентов. Кто-то должен был ему объяснить, как этим пользоваться.

Уильямсон некоторое время молчал, почесывая бороду.

– Я, кажется, попал в беду, так ведь? – тихо спросил Таниэль.

Уильямсон поднял на него глаза и махнул рукой.

– Нет. Вы просто заставили нас понервничать, исчезнув так внезапно. К тому же ваша квартира оказалась почти пустой. Как если бы вы решили сбежать.

– Я освободил ее от ненужных вещей на случай, если моей сестре придется…

– Боже милостивый! Ну конечно, – Он вздохнул. – Вы вообще знаете что-либо о часах? – Он теперь говорил гораздо тише, более спокойным тоном. Так бывает, когда луг накрывает тенью от тучи. Все вокруг приобретает тусклую окраску, а контуры проступают четче.

– Нет.

– А я теперь знаю. Занимаюсь изучением с февраля. Главное, что я выяснил: похоже, чертовски трудно сделать так, чтобы часы всегда показывали абсолютно точное время. Именно поэтому в прежние времена бомбисты никогда их не использовали – слишком ненадежно…

– Пружины…

– Реагируют на температуру, я знаю. Суть в том, что нет универсального способа заставить часы показывать время с точностью до секунды. На военном флоте даже призы существуют для тех, кто такое изобретает. А ваши часы оказались исключительно, невероятно точными. Но если их сделали специально для предупреждения, значит, они должны каким-то образом быть согласованы со столь же точным часовым механизмом, приведшим в действие бомбу. Мне… трудно поверить, что они были сделаны не одним и тем же человеком.

Таниэль застыл на месте.

– Долли…

– Я хочу послать их на экспертизу. Есть человек, который консультирует нас по этим вопросам со времен взрыва на вокзале Виктория. Мы должны сравнить часовые механизмы. А пока что нам следует не спускать глаз с этого Мори. Вы с ним уже встречались. Вы умеете располагать к себе людей?

Таниэль вспомнил о японском клейме на коричневых ботинках Мори. И о вчерашнем вечере, двух чашках чая. Мори явно кого-то ждал. Он удивился, но, видимо, решил, что кто-то что-то напутал и поэтому к нему явился не тот, кто должен был прийти. Это же очевидно, любой идиот догадался бы об этом, или, по крайней мере, любой идиот, которому не до такой степени было себя жаль, чтобы предложенный чай и пара сочувственных слов совершенно лишили его здравого смысла.

– Таниэль?

– Попрошайка рядом с моим домом говорил, что видел паренька с какими-то иностранными надписями на каблуках ботинок. У Мори примерно… – он потер ключицу костяшками пальцев, а затем, резко опустив руку, нащупал выпиравшую из кармана паровую игрушку. – Я увижусь с ним завтра.

– Отлично. Мне придется впутать вас в это дело, – сказал Уильямсон, как будто ожидая, что Таниэль начнет отказываться. Однако определенные нотки в его интонации подсказали Таниэлю, что, если бы он вздумал отказаться, ему бы спокойно напомнили, что еще пять минут назад он сам находился под подозрением.