Теперь он был нотасом — не имеющим племени.

Он сидел на солнцепеке и смотрел в степь, не мечтая больше ни о чем. Та безносая шлюха в становище потребует с него какой-нибудь безделушки, прежде чем допустить до своих прелестей.

— Думаешь, они свернули с дороги? — спросил Баски, присев рядом с ним. Стреноженные кони стояли внизу, в балке, а люди прятались за кустами сийиса.

— Нет, просто они едут медленно — берегут лошадей.

— Нападем на них, когда появятся?

— По-твоему, с ним так легко будет управиться?

Баски сплюнул и пожал плечами:

— Он один, а нас трое.

— Трое? Дьюнга можешь не считать.

— Дьюнгу уже доводилось убивать — я сам видел.

— Согласен, он убийца — но мы будем иметь дело с воином.

— Ты его еще и в глаза не видел, Горкай, почем ты знаешь?

— Не нужно разбираться в птицах, чтобы знать: ястреб — охотник, а голубь — его добыча. Хищника видно по когтям, по загнутому клюву, по мощным крыльям. То же и с людьми. Наш — осмотрителен, он избегает мест, где можно устроить засаду, — значит понимает толк в военном деле. Однако он продолжает свой путь, хоть и знает, что едет по враждебной земле. Значит, он человек мужественный и уверен в себе. Спешить некуда, Баски. Сначала последим за ним, потом убьем.

— Склоняюсь перед твоей мудростью, Горкай.

Сзади послышался шорох: Дьюнг лез к ним по склону.

— Тихо! — прошипел Горкай. — Не поднимай пыли.

Толстая рожа Дьюнга приобрела надутый вид.

— Издали все равно ничего не видно. Кудахчешь, как старая баба.

Горкай отвернулся, не видя нужды в дальнейшем разговоре. Дьюнг глуп от рождения — втолковать ему что-либо просто невозможно.

Всадников еще не было видно, и Горкай позволил себе отвлечься. Когда-то его считали подающим надежды, имеющим виды на будущее. Теперь эти дни подернулись пылью минувшего. Первое время после изгнания он винил во всем свою злосчастную судьбу, но теперь, оглядываясь назад, с запозданием понимал, что она тут ни при чем. Просто он был нетерпелив и хотел взобраться слишком высоко и слишком быстро. Самоуверенность юнца: слишком умён, чтобы признать собственную глупость.

Ему было всего семнадцать, когда он принял участие в набеге на племя Волчьей Головы и отбил тридцать коней. Внезапно разбогатев, он стал задирать нос. Возомнил, будто Боги Камня и Воды улыбнулись ему. Теперь-то он понимал, что это был опасный дар. Два коня послужили бы выкупом за жену, десять завоевали бы ему место среди племенной знати. Но тридцать было для молодого парня чересчур, и чем больше он важничал, тем сильнее его недолюбливали. По молодости это трудно было понять. На празднике середины лета он посватался к Ли-ши, дочери Лон-Цзена. Пять коней! Никто еще не предлагал пятерых коней за девушку.

А ему отказали! Он и посейчас краснел, вспоминая свой прошлый позор. Лон-Цзен унизил его, отдав свою дочь воину, который предлагал только одного коня и семь одеял.

Из унижения родилась ненависть, гнев пересилил рассудок, и Горкай выдумал блестящий, как ему казалось тогда, способ восстановить утраченную честь. Он похитил Ли-ши, изнасиловал ее и вернул отцу, сказав: «Посмотрим теперь, кто захочет взять объедки Горкая». По надирским законам на такой девушке больше никто жениться не мог. Отец должен был либо отдать ее Горкаю, либо убить за то, что навлекла позор на семью.

За Горкаем пришли ночью и притащили его в собрание старейшин. Он увидел, как отец задушил свою дочь, и услышал слова своего приговора.

С тех пор он убил много народу, но смерть Ли-ши вспоминал с искренним сожалением. Она не сопротивлялась — просто смотрела на Горкая, пока свет не померк в ее глазах. Горкай носил свою вину, как камень в сердце.

— Вон они, — прошептал Баски.

Горкай отогнал воспоминания и прищурился. Мужчина ехал впереди, женщина сзади — еще далеко, но гораздо ближе к ним, чем когда-либо прежде. Горкай разглядывал мужчину. Лук и колчан висят на седельной луке, сабля у пояса. Путник натянул поводья шагах в шестидесяти от Горкая. Он был молод, и это удивляло: по проявленному им мастерству Горкай полагал его опытным воином между тридцатью и сорока годами.

Женщина поравнялась с мужчиной, и Горкай разинул рот. Она была ослепительно красива — стройная, с черными как смоль волосами. Но больше всего Горкая потрясло ее сходство с девушкой, которую он когда-то любил. Как видно, боги дают ему случай обрести наконец счастье. Скрежет стали нарушил тишину, и Горкай сердито оглянулся на Дьюнга, который вытащил свой меч.

Всадник повернул коня налево, и они вместе с женщиной помчались прочь.

— Болван! — выругался Горкай.

— Нас трое — поскачем за ними, — предложил Баски.

— Нет нужды. Пруд Каллы в сорока милях отсюда, другой воды вблизи нет — там мы их и возьмем.

Талисман сидел чуть поодаль от костра, когда трое всадников въехали в лагерь, разбитый им ярдах в двухстах от пруда Каллы. Это был очередной скальный водоем, питаемый подземными родниками. Вокруг росли деревья, в прибрежном иле пестрели яркие цветы. Зусаи хотела устроиться у самой воды, но Талисман решил по-иному, и они развели костер под скалой. Девушка уже спала, когда появились нотасы, но Талисман ждал, положив саблю на землю рядом с собой. С другой стороны лежал охотничий лук с воткнутыми в землю тремя стрелами.

Всадники медлили, глядя на него, а он смотрел на них. В середине ехал крепко сбитый воин с коротко остриженными волосами и костяным наростом на лбу. Тот, что справа, был поменьше и пожиже, с горящими глазами, слева — мордастый парень в отороченном мехом железном шлеме.

Они ждали, но Талисман сидел молча, не шевелясь. В конце концов вожак спешился.

— Экое пустынное место, — сказал он. Зусаи проснулась и села.

— Одинокому везде пустыня, — ответил Талисман.

— Что это значит? — Воин знаком подозвал к себе двух остальных.

— Где во всех Землях Камня и Воды может обрести пристанище нотас?

— Не слишком-то ты приветлив. — Воин ступил вперед, двое других зашли с боков, держась за мечи.

Талисман встал, оставив саблю на земле и опустив руки. Луна светила ярко. Зусаи тоже хотела встать, но он сказал ей:

— Оставайся на месте... Зусаи. Все будет хорошо.

— Уж очень ты в этом уверен, — сказал вожак с шишкой на лбу. — А ведь ты здесь в чужом краю, и друзей рядом нет.

— Здешняя земля мне не чужая. Это надирская земля, и правят ею Боги Камня и Воды. Я надир, и она моя по праву и по крови. А вот вы здесь чужие. Разве вы не чуете свою смерть в воздухе, в дуновении ветра? Не чувствуете, как презирает вас эта земля? Нотас! Это слово смердит, как свинья, издохшая три дня назад.