Черная крыса пробежала по комнате, и стражник пнул ее, но промахнулся. Крыса исчезла в дальнем углу.

— Вот гады! — прошипел стражник, недовольный, что опозорился на глазах у арестанта. — А тебе они, видно, по душе — вот и ладно. Скоро ты будешь жить вместе с ними. Они будут бегать по тебе, кусаться и напускать на тебя блох — а уж эти козявки попьют твоей крови!

Чорин-Цу молчал.

Гарен-Цзен появился внезапно, тихо отворив дверь. При свете ламп лицо министра отливало болезненной желтизной, глаза казались неестественно яркими. Чорин-Цу не поздоровался, не встал, не поклонился, как полагалось бы сделать чиадзе в присутствии министра. Он остался на месте с непроницаемым лицом.

Министр, отпустив стражника, сел напротив бальзамировщика.

— Прими мои извинения за столь негостеприимную обстановку, — сказал он на языке чиадзе. — Это необходимо для твоей же безопасности. Ты сотворил чудеса с королевой. Никогда еще она не была столь прекрасна.

— Благодарю вас, Гарен-Цзен, — холодно ответил старик. — Однако зачем я здесь? Вы обещали дать мне свободу.

— Так и будет, земляк, так и будет. Но сначала поговорим. Расскажи мне, почему тебя так интересуют надирские легенды.

Чорин-Цу устремил взгляд на министра. Это игра, исход у которой только один. «Мне предстоит умереть, — подумал он, — умереть в этом холодном, проклятом месте». Ему хотелось швырнуть в лицо Гарен-Цзену свою ненависть, свой вызов. Сила этого чувства, идущего вразрез со всеми чиадзийскими учениями, удивляла его самого. Но ни единого признака этой внутренней борьбы не отразилось у Чорин-Цу на лице — он по-прежнему сидел тихо, с безмятежным взором.

— В основе всех легенд лежит истина, Гарен-Цзен. Я историк, и мне доставляет удовольствие докапываться до нее.

— Разумеется. Но в последние годы круг твоих изысканий сделался несколько уже, разве нет? Ты провел сотни часов в Большой Библиотеке, изучая сказания об Ошикае, Гонителе Демонов, и о Каменном Волке. Почему?

— Я польщен вашим интересом к моей особе, хотя и не понимаю, как человек с вашим положением и ответственностью может уделять столько времени чьей-то причуде.

— Мы наблюдаем за всеми жителями иноземного происхождения. Однако мой интерес к тебе имеет более глубокие корни. Ты ученый, и твои труды заслуживают более широкого признания. Для меня было бы честью услышать твое мнение о Каменном Волке. Но поскольку время дорого, будет, пожалуй, лучше, если ты просто расскажешь мне все, что сумел узнать о Глазах Альказарра.

Чорин-Цу едва заметно склонил голову.

— Будет, пожалуй, лучше, если мы продолжим этот разговор в более удобном месте.

Министр откинулся назад и сложил пальцы рук под длинным подбородком. Голос его, когда он заговорил, звучал холодно.

— Твой побег — дело дорогое и опасное, земляк. Во сколько ты ценишь свою жизнь?

Чорин-Цу удивился. Вопрос был вульгарен, ни один чиадзе знатного рода не стал бы его задавать.

— Гораздо дешевле, чем вы думаете, но гораздо дороже, чем я могу себе позволить.

— Полагаю, мы все же сойдемся, мастер. Цена ей — два драгоценных камня, ни больше ни меньше. Глаза Альказарра. Мне думается, ты знаешь, где они спрятаны. Я прав?

Чорин-Цу промолчал. Он уже много лет знал, что единственной наградой ему будет смерть, и думал, что приготовился к этому. Но теперь, в этом холоде и сырости, его сердце трепетало от ужаса. Он хотел жить! Подняв глаза, старик встретился со змеиным взглядом своего соотечественника и недрогнувшим голосом ответил:

— Допустим на миг, что вы правы. Что выиграет скромный бальзамировщик, поделившись с вами своим знанием?

— Что он выиграет? Свободу. Я даю тебе нерушимое слово чиадзийского вельможи — разве этого недостаточно?

Чорин-Цу, вздохнув, собрал остатки своего мужества.

— Слово чиадзийского вельможи действительно свято. В присутствии такого человека я не поколебался бы изложить все, что знаю. Быть может, вы пошлете за ним, чтобы мы могли закончить разговор?

Гарен-Цзен потемнел:

— Ты совершил роковую ошибку, ибо теперь тебе придется познакомиться с королевским палачом. Ты этого хочешь, Чорин-Цу? Уж он-то заставит тебя говорить. Ты будешь визжать и лепетать, как безумный, будешь рыдать и молить. Зачем подвергать себя таким мукам?

Чорин-Цу поразмыслил. Всю свою долгую жизнь он следовал чиадзийскому учению, в том числе и законам, подчиняющим волю человека правилам железного этикета. Вся чиадзийская культура основывалась на этом. А вот теперь он сидит и думает, как ответить на вопрос, которого ни один настоящий чиадзе не мог бы задать. Грубый, нелепый вопрос, приличный разве что варвару. Он посмотрел Гарен-Цзену в глаза — этот человек ждал ответа. Чорин-Цу вздохнул и впервые в жизни высказался, как варвар:

— Чтобы вышло не по-твоему, лживый пес.

Путь был долгим, погода жаркой. Солнце жгло голую степь, жара лишала сил и лошадей, и всадников. Водоем находился высоко в холмах, среди пластов глины и сланца. Немногие знали о его существовании, и однажды Талисман нашел высохшие кости путника, который умер от жажды меньше чем в пятидесяти футах от воды. Пруд насчитывал не больше двадцати футов в длину и двенадцати в ширину, но был очень глубок, и вода в нем обжигала холодом. Обиходив и спутав лошадей, Талисман скинул кафтан и стянул через голову рубашку. Пыль и песок забивались в поры, раздражая кожу. За рубашкой последовали сапоги и штаны. Раздевшись догола, Талисман подошел к краю водоема. Солнце палило, и нагретый камень обжигал ноги. Набрав воздуха, он плюхнулся в искрящуюся воду, подняв целый столб брызг, потом вынырнул и убрал с лица намокшие черные волосы.

Зусаи, одетая, сидела у пруда. Ее длинные волосы слиплись от пота. На лице и бледно-зеленом шелковом камзоле, таком красивом в Гульготире, густо лежала пыль.

— Умеешь ты плавать, Зусаи? — спросил он. Она покачала головой.

— Хочешь, я тебя научу?

— Вы очень любезны, Талисман. Может быть, в другой раз.

Талисман подплыл к берегу, вылез и сел рядом с ней. Став на колени, она набрала в ладони воды и умылась. За два дня их совместного путешествия Зусаи ни разу не заговорила первой. Если разговор начинал Талисман, она отвечала ему со свойственной чиадзе учтивостью. Снова водрузив на голову широкополую соломенную шляпу, она продолжала сидеть на палящей жаре, не жалуясь и не глядя на него.

— Это нетрудно, — сказал Талисман. — И не опасно — я ведь буду держать тебя в воде. Зато какая там прохлада!

Она склонила голову и закрыла глаза.

— Благодарю вас, Талисман. Вы, право же, очень внимательны. Солнце палит нещадно. Быть может, вам лучше одеться, иначе оно сожжет вашу кожу.

— Нет, я еще поплаваю. — Он снова прыгнул в воду. То, что он знал о чиадзе, ограничивалось их военной наукой с ее строгими ритуалами. Согласно готирским книгам, многие их кампании выигрывались без всякого кровопролития — армии просто маневрировали, пока одна из них не признавала преимущества другой. Это никак не помогало ему понять Зусаи. Перевернувшись на спину, Талисман растянулся на воде. Ему все труднее становилось терпеть хорошие манеры этой девицы. Улыбнувшись, он снова подплыл к берегу и оперся локтем о камень.