к тому человеку и сказал: „Не буду, как следует спать и есть, пока не удовлетворю тебя в твоем праве. Возьми от меня необходимые издержки, уезжай из этого города в Исфахан, побудь у такого-то человека, а мы напишем ему, чтобы он хорошенько тебя содержал до тех пор, |73| пока мы не потребуем тебя от него“. Итак, он вручил ему двести золотых динар, пять одеяний и отправил его тою же ночью в Исфахан. Всю ночь до наступления дня раздумывал Азуд ад-даулэ, что сделать, чтобы это имущество вытащить из рук судьи. „Если я схвачу казия, — раздумывал он сам с собой, — силою и султанской властью, буду пытать, он, конечно, не сознается, не откроет своего вероломства. Это имущество погибнет, а люди будут упрекать меня, дескать, Азуд ад-даулэ мучит человека старого, ученого из жадности и корыстолюбия; они повсюду разнесут обо мне дурную славу. Мне надо подстроить так, чтобы казий сам отдал имущество тому человеку“. Таким образом прошел один два месяца. Не видя более никакого следа хозяина денег, казий так рассуждал сам с собою: „Двадцать тысяч динар — мои, однако, потерплю год, может услышу от кого-нибудь известие о его смерти; ведь в таком виде, как я его видал, он скоро умрет“. Так прошло два месяца. Однажды, во время, предназначенное для полуденного сна, Азуд ад-даулэ послал позвать судью, уединился с ним и спросил: „О, судья! знаешь ли ты, ради чего я потревожил тебя?“ Судья ответил: „Царь лучше знает“. „Задумался я о будущем, — сказал Азуд ад-даулэ, — и от этих мыслей сон убежал у меня; нет определенности в этом мире и государстве, нет уверенности в длительности существования. Одно из двух, или поднимется из какого-нибудь уголка соперник, вырвет из наших рук царство, так же как мы отобрали его из рук других, — глянь, сколько было невзгод, прежде чем я смог открыто сесть на престол, или же придёт божий приказ и, хотя бы мы и не желали, разъединит нас с этим государством; ведь ни у кого нет средств против смерти. Итак, в оставшееся для жизни время, будем добрыми, будем делать добро божьим рабам, чтобы были довольны мир и люди, — тогда нас хорошо вспомянут, в день восстания из мертвых мы удостоимся спасения, войдем в рай, а если же будем плохими, плохо обращаться с народом, тогда до дня восстания из мертвых будут поносить наше имя, всякий, кто вспомнит о нас, будет проклинать нас и в день восстания из мертвых с нас будет взыскано, а нашим местопребыванием будет ад. Надо стремиться, насколько возможно, делать добро, творить справедливость народу, совершать благодеяния. |74| А цель моего разговора с тобой следующая: в моем дворце находится некоторое количество женщин и детей; дело мальчиков легче; они как перелетные птицы могут двигаться из одной страны в другую; дело женщин хуже — они слабые и беспомощные. Хочу теперь позаботиться о них, не откладывая до завтра, а не то вдруг застигнет смерть или переменится счастье, хочу им сделать добро. Полагаю я, что во всем государстве нет никого набожнее, богобоязненнее, бескорыстнее, честнее и надежнее тебя, и желаю, положить у тебя на сохранение два раза тысячу тысяч золотых динар, в наличности и в сокровищах, но чтобы знали об этом только ты, я и всевышний; если завтра случится что-либо со мной и положение их станет таким, что они будут нуждаться в дневном пропитании созови их тайно, чтобы никто не знал, раздели между ними это имущество, выдай каждую из них замуж, чтобы не случилось им бесчестия и чтобы они не стали нахлебницами людей. И вот как надо поступить в этом деле: в своем дворце выбери внутренние покои и там под землей сделай крепкую стройку из обожженных кирпичей, когда будет окончено, дай мне знать, я прикажу тогда привести ночью из тюрьмы двадцать кровников, долженствующих быть казненными, это имущество положат на их спины, они отнесут во дворец, сложат в том подвале, замуруют двери погреба, а потом их приведут обратно, я прикажу, чтобы их всех казнили, таким образом, все это дело останется скрытым“. Судья ответил: „Повинуюсь приказу, сделаю все, что возможно для исполнения этого поручения“. Затем царь сказал тихонько слуге: „Встань и пойди незаметно в казначейство, принеси двести магрибских динар и положи в мешок“. Слуга отправился, принес деньги. Азуд ад-даулэ взял их, положил перед судьей и сказал: „Эти двести динар истратишь на тот подвал. Если не хватит, еще прикажу“. Судья отвечал: „Ей-богу, ей-богу, это поручение я исполню на свои деньги“. Азуд ад-даулэ сказал: „Я тебе запрещаю тратить свои деньги ради моих насущных дел; твои деньги законные, на это дело не годятся, их не следует тратить на это дело. Постарайся, |75| чтобы исполнить то, что тебе доверено, и совершить все порученное“. Судья отвечал: „Царю — приказ“. Он положил двести динар в рукав и вышел радостный, рассуждая сам с собой: „На старости лет со мной сдружились удача и счастье; наш дом будет заполнен золотом. Если с царем что приключится, ведь ни у кого не будет расписки на меня или доказательства; все достанется мне и моим детям. Владелец того золота и двух афтабэ — жив, и то не может ничего взять у меня, а если царь умрет, кто у меня возьмет?“ Он направился домой и принялся за устройство погреба. Построив в течение одного месяца очень крепкий погреб, он собрался и пошел к Азуд ад-даулэ во время ночного намаза. Азуд ад-даулэ остался с ним с глазу на глаз и спросил: „По какому делу ты пришел в это время?“ Ответил: „Хочу довести до сведения царя, что погреб, о котором он распорядился, готов“. „Очень хорошо, — сказал Азуд ад-даулэ, — я знал, что ты старателен в делах. Слава богу, что я не ошибся в тебе. Ты освободил мое сердце от этой важной заботы. Как я тебе уже говорил, я приготовил тысячу тысяч и пятьсот тысяч динар в золоте и в сокровищах. Следует к этому добавить еще пятьсот, да еще много одежд, алоэ, мускуса, камфары. Я полагаю, через некоторое время придут продавцы и продадут;[148] все будет кончено на этой неделе; тогда сразу все доставят туда, а я завтра вечером приду в твой дом, дабы убедиться своими глазами, как все устроено. Я не хочу, чтобы ты как-нибудь тратился, ведь я тотчас же возвращусь“. Отпустив казия, он сейчас же послал в Исфахан