— Ты не понял, Малдер. Я просто не могу уже вернуться. Не могу вместе с тобой заглядывать в темноту. Не могу вынести того, что происходит от этого с тобой… или со мной.

Он сжался, попытался резкостью прикрыть душевную рану:

— Меня устраивает. Искать ответы надо именно в темноте, потому что там многие из них живут. Честно говоря, не просто устраивает, мне это нравится.

— Вот это меня и пугает.

Он нахмурился, уже не скрывая досады.

— А куда еще смотреть? Если хотим найти этих женщин, пока они живы, ты…

— Я тебя прошу посмотреть на себя, Малдер.

— Зачем? Это ведь не я переменился.

Как и многие-многие ссоры, эта началась быстро и прогрессировала еще быстрее. Его сварливость заставила Скалли побледнеть в попытке овладеть собой.

— Мы не работаем больше в ФБР, — сказала она. — Мы поздно ночью вернулись к себе домой. Я во всяком случае. И когда возвращаюсь в свой дом — в наш дом, — я не хочу, чтобы там меня ожидала эта тьма.

Малдер повел рукой, как бы показывая на всю окружающую больницу:

— Вот это — то, что делаешь ты. Это твоя работа, я отношусь к ней с уважением. Но говорим мы сейчас о том, что делаю я, Скалли, что делал еще до того, как тебя встретил. Это все, что я знаю.

— Отлично, так сядь и запиши это. Ты выполнил свой долг, отслужил свою службу. Расскажи об этом миру. Напиши книгу.

Он спросил недоверчиво:

— Так ты мне советуешь именно это? Опустить руки?

— Ты сидел за компьютером, вырезая статьи из…

— Нет, я теперь там, где мне и место. Пытаюсь кого-то спасти от неизвестного зла. И вернула меня к этому ты.

Она глядела на него, понимая всю глубину иронии в его словах.

— Да, — сказала она, опустив глаза. — Ты прав. Я не могу тебе сказать, чтобы ты все бросил.

Трудный момент прошел. Малдера вроде бы немножко отпустило, и она видела, что он ищет способ сохранить это состояние — и начать снова.

Но слишком поздно было для этого сейчас. Она перехватила его взгляд и сказала:

— Вот что я тебе могу сказать: я не вернусь домой, Малдер. Останусь здесь.

По выражению его лица можно было подумать, что она ударила его физически — кулаком под дых, лишив дыхания. Таких слов он никак не ожидал от нее услышать, и никогда Скалли не думала, что их произнесет.

Очень спокойно, без малейшей злости, она добавила:

— У меня теперь свои битвы, и драться надо прямо сейчас.

— Скалли…

— Пожалуйста, не надо со мной спорить.

— Пожалуйста, не делай этого.

Она посмотрела на него долгим взглядом, не лишенным любви, но все равно жестким, и сердитым, и даже уязвленным. Сказать больше — это значило бы поднять непроизнесенный вопрос… и быть вынужденной давать на него ответ: Не вернусь домой — сегодня? Или — никогда?

Никто из них не мог сейчас так рисковать.

И Скалли сказала только:

— Я не знаю, что еще можно сделать.

Больше говорить было нечего. Она не собиралась идти ни на какие уступки, и Малдер тем более. Никто из них не мог отказаться от того, что считал правильным: не так они были устроены.

— Ну, что ж, — сказал Малдер, вставая. — Удачи тебе тогда.

— И тебе тоже, — кивнула она.

Он вышел сразу же, и она знала почему: не хотел, чтобы она видела те эмоции, которые она все равно уже видела. Как и она не вынесла бы, чтобы он видел ее лицо, где жесткое выражение смягчилось от непрошеных слез.

В морге больницы руки патологоанатома в латексных перчатках умело исполнили классический Y-образный разрез на теле покойника. Те же руки быстро погрузились в брюшную полость, действуя с уверенностью кухарки, готовящей индейку в День Благодарения.

Патологоанатом, высокая красивая женщина лет шестидесяти в зеленой одежде хирурга и в хирургической шапочке, выделила печень и вынула ее из трупа, потом бережно опустила в стоящий наготове бокс со льдом.

Весьма неуместной в этой стерильной обстановке казалась спортивного вида фигура в черно-серой куртке службы перевозки донорских органов. Угловатое лицо этого человека и прямые черные волосы недавно вызвали у двух похищенных женщин мысль о русском безумце Распутине.

Этот русский, тоже в латексных перчатках, закрыл бокс и подал патологоанатому папку с документами для подписи. Она расписалась. После этого она перешла к следующему трупу, а русский, держа папку под мышкой, направился к выходу, неся в руке бокс со льдом. Он был похож на рабочего, несущего коробку с собственным завтраком.

Он прошел по людному коридору, ни с кем не общаясь — занятой человек в медицинском учреждении, идущий по делу. У лифта он остановился, нажал кнопку вызова «ВНИЗ» и стал ждать.

В это время он заметил в холле группу: двое полисменов в форме и темноволосый человек в костюме и галстуке, разговаривающий о чем-то с молоденькой сестрой. И это было тревожно — с точки зрения русского, потому что у этой симпатичной шатенки он недавно спрашивал, как пройти в морг.

И сейчас она как раз на него показывала.

Во всяком случае, в его сторону.

Русский, стараясь не проявлять беспокойства, отвернулся к лифту, который все никак не приходил. Даже не глядя, он знал, что двое копов и этот профессионального вида тип в штатском идут к нему.

И смотрят на него.

Двери лифта разъехались, русский шагнул внутрь. Копы и этот в штатском были еще ярдах в десяти, когда русский в пустом лифте улыбнулся про себя, нажав кнопку с надписью ОДИН, чувствуя, что успел.

Но тут вставленная между дверьми рука не дала им закрыться, и они автоматически открылись снова — перед лифтом стояли копы и штатский и глядели прямо на русского.

Штатский, с курчавыми темными волосами, на вид был очень молод, но голос его прозвучал весьма уверенно:

— Извините, можно вас на минутку?

— Я занят доставкой жизненно важного органа, — ответил русский с очень сильным акцентом, но грамматически правильно.

Он надеялся, что его злость не видна, но не знал, что темные глаза смотрят с таким напором, который мог только свидетельствовать против него.

Человек в штатском улыбнулся:

— Вот именно об этом я и хотел бы с вами поговорить…

— Кажется, вы меня не поняли.

Один из копов, плечом удерживавший дверь лифта, сказал:

— Пожалуйста, сэр, выйдите из лифта. Немедленно.