– Что за чушь ты говоришь? Вот же дура! Я тебя отравил? Зачем?!

Он протянул ей руку – чтобы помочь вытащить из угла, но она вновь замахнулась кинжалом. Впрочем, Адриан легко увернулся. Отступил, выглянул в коридор и приказал стоящему на часах гвардейцу:

– Срочно ко мне Зосима и Гермогена.

Те явились – Зосим почти мгновенно, а Гермоген чуть позднее, но тоже очень быстро.

– Ее в самом деле отравили? – спросил наместник.

Зосим уже отобрал у женщины кинжал и положил Беренику на кровать. Она задыхалась и терла руками лицо.

Гермоген взял ее запястье – послушать пульс. Ее руки были холодны и покрыты липким потом.

– Похоже, кто-то часа полтора назад дал ей выпить настойку аконита…

– Это опасно?

– Очень… надо дать ей рвотного. И поскорее.

Прибежавший вслед за Гермогеном мальчишка-помощник тут же подал медику стеклянный довольно вместительный флакон. Женщину напоили, а служанка-рабыня приготовила таз.

Адриан и Зосим вышли из спальни в перистиль, оставив медика и его помощников хлопотать вокруг Береники. Адриан чувствовал странное возбуждение – лицо его горело, стучало в висках, и еще – что странно – он ощущал боль за грудиной. Он, ничем и никогда не болевший. Неужели возможная смерть этой женщины так подействовала? Или это из-за ранения. Фу, ерунда… пустая царапина. Из-за возбуждения Адриан не мог стоять и переходил с места на место. И еще почему-то слезились глаза. Что за придурь такая – плакать без причины. И слюна бежала, как у бешеной собаки, – Адриан то и дело судорожно сглатывал.

– Кто мог ее отравить? – спросил наместник. Слюна при этом неожиданно брызнула Зосиму в лицо. Адриан отер рукой рот, а отпущенник утереться не посмел. Кто знает, быть может, вспыльчивый Адриан сделал это намеренно.

– Кто-то из рабов по приказу мужа мог дать ей настойку. Или… отрава предназначалась тебе, доминус.

– Может, и так…

В этот момент в перистиль вышел Гермоген.

– Женщина умерла… – поведал он. – Я велел ее одеть и срочно отвезти тело к ней на виллу. Ее положат в спальне. Утром решат, что она умерла во сне.

Поразительно, что подобным занимался медик.

– Позвать Афрания тебе помочь? – предложил Адриан. Он опять двинулся по галерее портика, не в силах устоять на месте и мгновения. Однако биение крови в висках стало стихать, и он ощутил странную слабость в ногах.

– Не надо никого звать. Идем в таблиний, я осмотрю твою рану. Я давно советовал императору запретить выращивать аконит. Спору нет, это красивый цветок, но я уже встречал десятки подозрительный смертей. Не сразу в таких случаях разберешь – отравлен человек либо это болезнь вызывает удушье. – Он взял Адриана за руку. – У тебя вся кожа горит. Не так ли?

– Точно.

– Покажи-ка мне язык.

Адриан хотел отмахнуться, но медик схватил его за руку.

– Ты тоже отравлен, – вынес свой вердикт Гермоген. – Но ты не пил яд… Нет, наверное, эта женщина, когда поняла, что отравилась, смазала клинок остатками смеси настойки и вина. Надо срочно пить воду, а еще немедленно принять слабительного. А как только жар сменится холодом, и ты ощутишь, что мурашки бегают по спине, а лицо немеет, я дам тебе своих капель. Чтобы сердце заставить вновь биться сильнее…

Появление Афрания не удивило Адриана. Удивило другое – почему бесчувственный прежде фрументарий так переживает, и сам побежал принести воды в таблиний Адриана, где наместник поместился на ложе, и велел немедленно затопить бани, ибо Гермоген советовал горячую ванну для борьбы с ядом. Но Адриану было так плохо – возбуждение сменилось смертельной слабостью, ему казалось, что он умирает, и страх смерти – ледяной, необоримый – охватил все его существо. А еще невыносимая боль терзала грудную клетку. Так что какое ему было дело до странного поведения Афрания? Гермоген дал наместнику горячего молока с каким-то пахучим корнем, мелко измельченным, отчего Адриана вырвало. А потом еще рвало несколько раз, но к утру наместнику полегчало. К полудню он был почти здоров, но еще очень слаб.

Всем, кто был в эту ночь во дворце, он запретил говорить о случившемся.

Потом – через несколько дней – наместник уверился, что яд в бокал подлила сама Береника. Подлила, предназначая отраву наместнику, но перепутала кубки. Выглядело подобное объяснение правдоподобно. Только Адриан не помнил, как такое пришло ему в голову. Не помнил, как услышал рассуждения на этот счет от Афрания, когда лежал в таблинии, умирая.

Но – с другой стороны – как еще все это можно было объяснить?

Весна 869 года от основания Рима

– Вот скажи, почему Кука всегда устраивается лучше всех? – спросил Малыш у военного трибуна Приска.

Вопрос, разумеется, был риторический. Малыш старому своему товарищу не завидовал – просто констатировал факт, что именно Кука умеет занять самое теплое место.

В самом деле – когда часть армии жила в палатках за городом в лагере – а другая в наскоро сооруженных временных хибарах на месте развалин, Кука как преторианец расположился в новеньких казармах, только что отстроенных специально для преторианской гвардии близ дворца. К тому же Кука сумел выбрать себе комнатку подальше от входа, и поселился он там на пару лишь с одним контуберналом[33], потому как остальные шесть были либо больны, либо погибли во время землетрясения, а преторианскую когорту, в которой служил Кука, еще не доукомплектовали – набранных сверх счета преторианцев в наличии не имелось.

Когда друзья зашли к нему в комнату, Кука дрых на кровати – он стоял четвертую стражу во дворце, посему после построения и короткой разминки мог теперь целый день проваляться без дела. Впрочем, мысль о предстоящем обеде должна была его заставить подняться. Во всяком случае – оторвать голову от подушки.

– А, кого я вижу! Наш доблестный трибун и не менее доблестный фабр! – пробормотал Кука, но с постели не встал. – Гай, ты зашел пригласить меня на виллу Филона? Говорят, там ежевечерне устраиваются обалденные обеды. Мог бы по старой дружбе шепнуть номенклатору[34]Филона мое имя. А то пируешь на дармовщинку, а старых друзей не зовешь.

– А я думал, мы будем обедать за твой счет, – без тени улыбки сказал Приск. – Аза обедом не торопясь обсудим наш грядущий поход.

– Это тебе поручил Траян – обсуждать со мной военные планы? Мы же выступаем через месяц – так решил император. А решения императора не к лицу обсуждать преторианцу.

– Через десять дней. И это – особый поход. Мы отправляемся в Хатру… и так решил наместник Адриан.