Самое большее, что мог сделать Том для этих ребят, – довести их до олимпийского уровня, где в гонках они станут уничтожать друг друга каждые четыре года. Всякий раз это всего две минуты на лучших аренах мира. Они будут гнать свои велосипеды ради тысяч, ревущих на трибунах, и ради трех миллиардов, прильнувших к экранам телевизоров. Победителю достанутся собственные детские мечты о славе, воплощенные в форме металлического диска и подвешенные на ленту. Диаметр медали – шестьдесят миллиметров, а толщина – три, и сделана она из серебра, покрытого шестью граммами чистого золота. Том помнил времена, когда медали были стопроцентно золотыми, но что теперь осталось стопроцентным на свете?

Том наблюдал за окончанием разминки. Он видел скрытые силы Кейт, идеальный полет Зои, неисчерпаемую энергию Джека. Все трое то и дело поглядывали на него – ждали окончания разминки и начала самого главного.

Том сжимал в губах свисток. Как только он даст сигнал, жизнь этих ребят изменится так, как они пока даже не представляют. Будет тяжелее, чем они могут предполагать, потому что за пределами двух стремительных минут каждой гонки они обречены оставаться обычными людьми, обремененными разумом, телом и человеческими привязанностями – всем тем, что изначально не создано для таких скоростей. Им придется проходить сквозь агонию декомпрессии, как ныряльщикам, слишком быстро поднявшимся с глубины. Они обретут одно странное и зыбкое свойство – эти неузнаваемые люди с глазами, спрятанными за велосипедными очками: в момент пересечения финишной черты они станут такими же, как все.

Том медлил. Он держал свисток наготове, но у него не хватало духу подать сигнал.

И тут Кейт скатилась с высокого бортика и остановила свой велосипед рядом с ним. Она сняла шлем, лучисто улыбнулась тренеру, и Том почувствовал, как тает его сердце. Он нахмурился, глядя в ее искрящиеся голубые глаза, на ее щеки, раскрасневшиеся от разминки.

– Что такое? – шутливо произнес он. – Разве ты не в школе должна быть?

Кейт показала ему средний палец.

– Мы, черт побери, гоняться-то будем или как?

Том расхохотался. Куда подевались стеснительность и неловкость Кейт? На велосипеде она стала совсем другой. Вот чем ты всегда занимался на треке – хуже или лучше: соревновался с самим собой. И хотя бы на время мог одержать победу.

– Гоняться? – переспросил Том. – А, ну да, вы же здесь как раз для этого.

Он дунул в свисток и созвал гонщиков.

Том поднял голову, перечитал письмо.

«Ты должен переговорить с Зоей и Кейт до официального сообщения МОК».

Хныкать не имело смысла. Это его обязанность, и он не собирался от нее отказываться. Он возложил эту тяжелую обязанность на себя тогда, когда впервые дунул в свой тренерский свисток.

Манчестер, Динсгейт 301, Битхэм-Тауэр

Зоя проснулась на своих кремовых простынях, лишь только за брезжил бледный апрельский рассвет. Так было всегда. На заре у нее всегда открывались глаза, и в кровь вбрасывался адреналин. Неподвижность становилась уже невозможной. Нельзя натренировать тело до такой степени и требовать от него не шевелиться, даже если это приятно.

Рядом с ней спал молодой врач – тот, кто осматривал ее вчера вечером. Его смена заканчивалась в восемь. Удостоверившись в том, что кости у Зои целы, он предложил подвезти ее до дому, и она кое-что ему предложила, кажется, чашечку кофе, точно не помнила – некий принятый в обществе эвфемизм.

Он лежал на боку, на дальнем краю кровати. Зоя погладила его по щеке – врач не проснулся: спал очень крепко. Она провела кончиками пальцев по его плечу. Крепкий сон врача растрогал ее.

Немногие умеют спать вместе, в одной постели, не каждый понимает этот особый язык. Даже самые прекрасные любовники вертятся, храпят, изо всех сил прижимают тебя к себе. Уж будто тебе это надо! Словно ты, в свои тридцать два года, не получила однажды смертельно опасную травму, свалившись с собственной кровати, а рядом не было даже мало знакомого мужика, который бы тебя удержал.

Зоя снова погладила врача по щеке. Он открыл светло-зеленые глаза, сонно взглянул на нее и снова закрыл. «Он же говорил, что начинающие доктора работают по сто часов в неделю», – вспомнила Зоя.

Когда он спал, то выглядел совсем юным. «Хорошо он спит – сдержанно, аккуратно…» – подумала Зоя. Не так уж ей хотелось секса, как хотелось делить это пространство на сорок шестом этаже, под самым небом, с другим человеческим существом. Секс был чем-то вроде дешевых денег, которые можно при желании напечатать и использовать для того, чтобы передохнуть от одиночества до утра.

Вчера ночью врач совсем изнемог. Он сказал прелестную фразу, которая заставила ее улыбнуться: «На мой профессиональный взгляд, ты совершенно здорова, Зоя».

– Может быть, мне стоит выслушать еще одного специалиста? – пошутила она.

– А мне стоит немного поспать.

Она рассмеялась, а потом они тихо лежали рядом и слушали, как бьются друг у друга сердца. Он немного встревожился и сжал ее запястье, чтобы посчитать пульс.

– Не хотелось бы тебя волновать, но… Она взъерошила его волосы.

– Мой пульс – тридцать девять. Я знаю. Все в порядке: я вовсе не умираю. Просто я – сверхчеловек.

Он сонно улыбнулся.

– И каковы же твои сверхспособности?

– Ну ладно, это я так сказала. Просто держу себя в форме.

Он не знал, кто она такая, а она не стала ему говорить. Так было проще. Она поцеловала его, и он заснул, чуть касаясь ее запястья. Она лежала рядом, слушая его дыхание, и не убирала руки. Вся ее жизнь была наполнена людьми, знавшими, кто она. Эти люди определяли расписание тренировок, каждый день по несколько раз считали ее пульс – частоту, лактатный порог сердцебиений, частоту при максимальной нагрузке. Было так приятно лежать у себя в темноте, рядом с мужчиной, которому, судя по всему, было небезразлично, пусть совсем немного, как бьется ее сердце, когда отдыхает.

В слабом свете зари Зоя накрыла плечи врача теплым одеялом и оставила его одного.

В гостиной она включила телевизор без звука, нашла новостной канал и принялась делать зарядку. Двести прямых качаний брюшного пресса, восемьдесят наклонов вбок, шестьдесят различных поворотов в положении сидя, с мячом в руках. Размявшись, она приняла душ, высоко держа раненую руку, чтобы не намочить повязку, вытерла волосы полотенцем и приготовила эспрессо. Потягивая кофе, она постояла у высокого окна, глядя, как встает солнце над огромным человеческим поселением под названием Манчестер. Яркий свет солнца соединился с теплом в ее груди, возникшим после зарядки, и она ощутила себя невесомой и чистой. Впервые после переезда в эту высоченную башню она почувствовала себя здесь уютно. Она улыбнулась, покачиваясь с носка на пятку.

Бывали мгновения радости; нужно уметь пользоваться ими. Нужно замечать минуты покоя, когда память к тебе милосердна, а жизнь становится зеркалом, в котором отражается спокойное море. В такие моменты можно почти поверить, будто мчался с такой скоростью, что сумел обогнать прошлое. Как и в то, что тебя простили.