Он оперся о дверь, глотая слюну, протирая затуманенные глаза. Затем спустился вниз, не выпуская пистолета из рук. С каждым шагом он ощущал прилив новых сил. Теперь он свободен. Ему не нужна женщина для опоры, и теперь он это доказал.

Он убил дважды и теперь снова будет убивать. Старик Ваннинг с розовым лицом. Тот, который величал себя бизнесменом и воображал, будто способен превратить Джонни Брогмана в офисную крысу. Ваннинг, который думал, будто может помыкать Джонни Брогманом, как помыкал Рики Вольфом. Джонни Брогман будет похлеще Рики Вольфа. Джулия в этом убедилась.

Брогман открыл парадную дверь… Не успел он прошагать полпути до своей машины, как получил свое. Люди Ваннинга в черной машине, припаркованной в тени развесистых деревьев, достали его из автоматов «томми». Его прошила очередь, и он отпрянул назад, словно ударился о невидимую стену.

Автоматы продолжали изрыгать пули и после того, как Джонни Брогман свалился, как малое дитя на лужайку для вечернего сна…

* * *

Вот и вся повесть о Джонни Брогмане. Хотите – верьте, хотите – нет. Не прибегая к скальпелю. Вся без остатка – на прозекторском столе.

Теперь я возьму сердце Джонни Брогмана и помещу обратно в его тело, где это сердце не имело ни единого шанса любить, а только пребывало в одиночном заключении. Я помещу обратно все внутренности Джонни, где им и место. Все исступление, всю ненависть и весь тлеющий огонь Джонни вернется в холодную пещеру изрешеченного пулями тела, и я зашью его иглой и ниткой. Стежок, другой. Зашьем Шалтай-Болтая, чтобы можно было похоронить. А я займусь другими телами. Но я не смогу написать про них рассказы, как про Джонни. Я не смогу разъять скальпелем те, другие, мозги, чтобы узнать, как билось их сердце или сводило желудок от гнева.

Джонни Брогман был моим братом.

– Сестра, подайте мне шовный материал.

– Следующий!

Все произошло мгновенно. Не успели ни моргнуть, ни пикнуть, ни испугаться. Фотоаппарат Хатавея по кличке Щелкунчик был заряжен, и он прислушивался к жужжанию перематываемой пленки у себя под пальцами, зная, что у него получаются чертовски отменные кадры всего происходящего.

Вот Марнаган, согбенный над приборной доской, орудует рычагами и забивает кнопки конопатыми кулаками. Во тьме перед носом корабля – космос и брызги звезд, и бич божий – чертов метеор.

Щелкунчик Хатавей ощутил, как корабль под ним передернулся, как кожа чувствительного животного. И тут удар метеора шипастым кулачищем сплющил кормовые двигатели, и корабль закувыркался, как космическая карусель.

Поднялся великий, если не сказать чрезмерный, грохот. Хатавей понял только, что его подхватило и бросило на рычаги, а вслед за ним прилетел Марнаган, изрыгая проклятия. Щелкунчик со скрежетом зубовным вцепился в камеру, лишь бы не выронить ее. Какой славный получился снимок метеора! Даже лучше, чем фото Марнагана, вытряхивающего душу из приборной доски и хранившего молчание до этого самого мига.

Наступила тишина. Да такая, что можно было почти расслышать, как мимо проносятся синие ледяные астероиды, услышать, как колотится сердце, стук-стук, между растревоженным желудком и пустыми легкими.

Звезды-астероиды вращались. Щелкунчик вцепился в Марнагана, потому что тот оказался первым предметом, оказавшимся поблизости. Ты прилетел охотиться на космического налетчика, а оказался в лапищах ирландца, уворачиваясь от железной смерти. Вот тебе и съемка в затемнение!

– Ирландец! – услышал он свой голос. – Это и есть ОНО самое?

– Какое еще оно? – гаркнул Марнаган внутри своего шлема.

– Когда Верховный Продюсер кричит СТОП?!

Марнаган возмутился:

– Я умру, когда буду готов. А когда я буду готов, я извещу тебя, и ты сможешь запечатлеть мой профиль для «Космических фильмов»!

Они оба ждали, вдавленные в борт корабля и удерживаемые рукой гравитации, прислушиваясь к тяжелому дыханию друг друга в своих шлемофонах.

Корабль ударился. Подскочил. Ударился опять. Перекувырнулся и замер. Хатавей почувствовал, что его схватили. Он с Марнаганом загремели, как игральные кости в стаканчике у крупье. Корпус корабля разорвало – воздух и энергия вырвались наружу.

Крик Хатавея исторг воздух из легких, но его мозг лихорадочно работал над какими-то ненужными безумными вещами. Лучшие сцены в жизни никогда не попадают ни на пленку, ни к зрителю. Вроде этой, черт бы ее побрал! Именно, этой! Его мозг закрутился, застрекотал, словно камера, мгновенно щелкающая камера.

* * *

Воцарилась тишина и ненасытно поглотила все шумы. Хатавей встряхнул головой и машинально схватился за камеру, пристегнутую к поясному ремню. Не осталось ничего, кроме звезд, искореженных обломков, обжигающего сквозь герметический скафандр холода и тишины. Он, извиваясь, выполз из-под обломков в объятия этой тишины.

Он не соображал, что делает, пока не обнаружил у себя в руках камеру, словно родился с ней в обнимку. Он стоял и раздумывал: «Я хотя бы сделаю несколько стоящих кадров. Я…»

Раскачался и с грохотом обрушился внушительный кусок металла. Из руин восстал Марнаган во всей своей семифутовой мужской красе.

– Замри! – крякнул Хатавей высоким голосом. Марнаган замер. Камера зажужжала. – Съемка с нижней точки: межпланетный патрульный живым и невредимым выходит из крушения на астероиде. Всем кадрам кадр. Я получу за него прибавку к зарплате!

– Пинка ты получишь от меня ботинком! – зарычал Марнаган. Под его скафандром расправились бычачьи плечи. – Я тут чуть не окочурился, а он возится со своим ящиком!

Хатавею вдруг стало смешно.

– Я никогда об этом не задумывался. Чтобы Марнаган отдал концы? Я и не сомневался, что ты выберешься оттуда. Как, впрочем, и отовсюду. Странно, что никто не задумывается о смерти. Стараешься не задумываться.

Хатавей уставился на руку в перчатке, но она была такая толстая и тяжелая, что он не чувствовал, дрожит она или нет. Его бледное осунувшееся лицо сморщилось.

– Где это мы?

– У черта на рогах.

Они стояли посреди изрытой, изъеденной веками метеорной равнины, которая простиралась вдаль и пропадала в безмолвном иссиня-черном пространстве в россыпи звезд. Над головой стояло солнце; от черноты и звезд вокруг мутило.

– Если мы отправимся в противоположных направлениях, Щелкунчик Хатавей, мы пожмем друг другу руки на той стороне этой скалы через два часа. – Марнаган встряхнул своей копной запорошенных пылью рыжих волос. – А я обещал парням на Лунной базе, что уж на этот раз я схвачу этого Гюнтера!

Его голос прервался, и заговорила тишина.

Хатавей почувствовал, как его сердце медленно перекачивает горячую кровь.

– Я проверил свой кислород, Ирландец, дышать осталось шестьдесят минут.