У нее вырвался тихий испуганный возглас. Он внезапно остановился.

– Вот тебе моя честность, – пробормотал Джастин, все еще прижимаясь губами к ее шее. Казалось, он был зол. Он поднял голову и заставил ее посмотреть на него. – Еще хочешь?

Кенди будто парализовало. На нее снова нахлынуло все то, что она ощущала при ласках Тома Лэнгтона. Она знала, что Джастин это понимает, и его циничное, яростное лицо пугало ее.

Тут он резко выпустил ее и отвернулся.

Последовало долгое, гнетущее молчание. Она пыталась унять дрожь в руках.

Джастин тихо сказал:

– Кенди, в чем дело? Когда я к тебе прикасаюсь, на мгновение мне начинает казаться, что ты со мной, но потом ты уходишь. И так всегда. – Он обернулся, чтобы посмотреть на нее. – Почему?

– Я не знаю, что ты имеешь в виду, – быстро произнесла она.

– Не верю.

– Мы… мы плохо друг друга знаем…

– Я-то знаю, что происходит, когда я прикасаюсь к тебе, – жестко прервал Джастин. Тут его голос потеплел. – Кенди, мы и в тот первый вечер плохо друг друга знали. Но ты пришла в мои объятия, как будто принадлежала мне. Разве нет?

Она попыталась выдержать его взгляд, не смогла и почувствовала, что краснеет.

– А потом? Что произошло потом, Кенди? Я что-то не так сделал? Или сказал тебе что-то обидное? Что?

Он ждал ответа. Наконец она тихо сказала:

– Ты здесь ни при чем. Дело во мне.

Он раздраженно вздохнул.

– В нас обоих. Что-то не так, а я не знаю что. Ради Бога, скажи мне, если знаешь. Иначе мне придется доходить до всего самому, и ты опять будешь говорить, что я дергаю за веревочки.

Кенди сделала беспомощный жест. Его жесткое лицо начало теплеть.

– В чем дело, Кенди? Скажи.

Его голос был печальным. Кенди смотрела на него и думала, что никогда не могла бы представить себе невозмутимого Джастина Ричмонда таким усталым и уязвимым.

Она порывисто произнесла:

– Это… ну, я думаю… дело в одном мужчине. У Джастина сузились глаза. Она смущенно остановилась.

– Продолжай, – тихо сказал он.

Кенди заколебалась, подыскивая слова. Что такого было в Томе, что ее так испугало? То, как он из галантного кавалера вдруг преобразился чуть ли не в хищника? Его грубая сила и ее неожиданная беспомощность, когда она столкнулась с ней? Бодрое безразличие – тогда и потом – к ее отчаянию? Теперь, когда она смотрела в прошлое, это уже не казалось чем-то особенным.

– Наверное, я была дурой.

Джастин пожал плечами.

– Мы все иногда ведем себя глупо. Расскажи мне.

Кенди глубоко вздохнула.

– Один человек… я его знала… и он мне вроде бы нравился… я доверяла ему… – Она не могла продолжать.

Джастин наблюдал за ней.

– Соблазнил тебя? – спокойно спросил он. Кенди чуть не подскочила – это звучало так обыденно.

– Нет-нет! Совсем не так. Мы проводили вечер вместе, и он… набросился на меня. Без предупреждения. А если предупреждение и было, то я не заметила.

– Он напугал тебя? Кенди вздрогнула.

– Мне казалось, будто он меня пожирает, – невольно вырвалось у нее.

Джастин глубоко вздохнул и сказал только:

– Мало приятного. Кенди покачала головой.

– В конце концов он меня отпустил. Подумал, что я недотрога, но отпустил. Наверное, он просто не хотел оскорблять моего отца, да? Он сказал… сказал, что, если я настаиваю, мы с ним можем сначала пожениться. – Она была удивлена, услышав горечь в собственном голосе.

– А-а, – сказал Джастин. – Понимаю. – И неожиданно он одарил ее своей самой очаровательной улыбкой. – И ты боишься, что, раз мы женаты, теперь я могу тебя съесть законным образом.

Она покраснела под его смеющимся взглядом.

– Не волнуйся, – сказал он ей. – Людоедство не в моем стиле. Если мы что-то делаем, то только вместе. Или вообще не делаем.

Хоть он и улыбался, у Кенди возникло очень странное чувство, будто он смотрит сквозь нее. Глаза его были мрачными. Я обидела его, внезапно подумала она.

Она протянула руку, но он уже отвернулся.

– Значит, вообще не делаем, – бросил он через плечо. – Если только ты не передумаешь.

После этого объяснения неделя должна была бы казаться невыносимой, но Джастин вел себя спокойно и дружелюбно, как будто ничего и не случилось. Он даже не избегал разговоров на личные темы. Кенди, однако, заметила, что он старался не прикасаться к ней.

Кенди ни в чем ему не возражала. Однажды, собрав все свое мужество, она спросила Джастина о его первой жене. Он удивился.

– Марианна? А что ты хочешь знать?

– Какой она была. Сколько времени вы были знакомы, как долго были вместе – все в этом роде, – с напускной веселостью произнесла она. И добавила про себя: любил ли ты ее?

Он пожал плечами и спокойно ответил:

– Она была другом нашей семьи. Ей было плохо дома, была неудачная интрижка с шефом. Когда я переехал жить к дяде с тетей, они очень хорошо ко мне относились, но отец был тогда серьезно болен, и мне, как и Марианне, было плохо. Университет в чужой стране, новая шумная семья, полно новых обязательств и ожиданий, и не знаешь, как со всем этим управиться. Я был неуверен в себе, а Марианна меня поддерживала. Конечно же, мы были слишком молоды.

– Расстались друзьями?

Джастин поморщился.

– Развод – скверное дело. Не думаю, что мы расстались друзьями. Но мы не держим друг на друга зла – если ты это хотела узнать. Конечно, пришлось попереживать. Сейчас мы вежливы, но друзьями никогда не станем. – Голос его казался печальным.

– Тебе ее не хватало?

Он покачал головой с невеселой улыбкой.

– Потому она и ушла. Я был слишком занят. Когда заболел дядя, мы не виделись неделями.

А меня тебе не хватало бы? Наверное, не так уж сильно. Почему-то эта мысль расстроила ее.

Расположившись в мансарде, Кенди старалась уснуть, но без конца казнила себя за трусость. Если уж она не побоялась выйти замуж за Джастина, говорила она себе, ей не нужно бояться и остального. Но ничего не помогало.

Не то чтобы она его боялась. Я его даже совсем не боюсь, невесело подумала Кенди. Джастин больше не пытался прикасаться к ней, иногда ей хотелось, чтобы он это сделал. Если она чего-то и боялась, так это собственной непредсказуемой реакции.

Когда он уходил в деревню за покупками или на заре в одиночку отправлялся побродить по окрестностям, она уверяла себя, что все это одно воображение. Но стоило ему вернуться, как ее здравый смысл улетучивался.