– Что мне делать с работой?

– Думаю, нам стоит проявить разумный оптимизм. Вам пока не обязательно сообщать всем, и я бы советовала этого не делать. Мы не хотим, чтобы вас уволили или сочли недееспособным. Есть законы, которые вас защитят, но вы не хотите провести оставшееся время в судебных баталиях. Я бы открылась кому-то из сослуживцев, кому-то одному, кому вы доверяете, – кто не разболтает и станет вашим зеркалом. Этот человек может помочь вам решить, когда станет небезопасно продолжать работать.

Джо кивает. Он проигрывает в уме сценарий и видит все весьма нежелательные последствия и то, к чему мгновенно приведет разглашение его диагноза. Он может сказать Томми и Донни. Больше никому. Томми умеет хранить тайны и прямо скажет обо всем, когда будет нужно. Джо готов доверить ему свою жизнь. И Донни тоже. Больше никто на службе знать не должен, по крайней мере, пока он не выяснит, что к чему. Он должен обеспечить Роузи хотя бы частичную пенсию, чтобы ей не пришлось нуждаться, когда его не станет. Десять лет. Может, больше. Может, меньше.

Но ему будет становиться хуже. Будет падать, ронять вещи, путаться в рапортах, опаздывать, психовать. Начнет говорить невнятно. Все будут думать, что он пьет. Черт. Да пусть думают, что хотят. Пока он не будет уверен, что у Роузи есть все, что нужно, болезнь надо держать в тайне.

Рут О’Брайен допилась до смерти.

Сын весь в мать.

Когда Джо и Роузи добираются домой из больницы, у Джо еще полно времени, чтобы присоединиться в пабе Салливана к Донни и остальным друзьям, но он чувствует себя слишком хрупким. Прозрачным. Он боится, что ему хватит бокала «Гиннеса», чтобы расколоться и вывалить свой диагноз Донни и всем в баре. Нет, этот День святого Патрика он проведет не у Салливана. Но дома он тоже оставаться не может.

Роузи стоит над раковиной в кухне, чистит картошку. Она перестала плакать, но глаза у нее все еще красные и опухшие. Она намерена сделать хорошую мину и выглядеть, как обычно, когда вернутся к обеду дети. Джо и Роузи решили, что им нужно немного времени, прежде чем сбросить на детей бомбу БХ. И Джо в жизни не стал бы портить им День святого Патрика.

– Пойду пройдусь, хорошо? – спрашивает Джо.

– Куда ты?

Она оборачивается с полуочищенной картофелиной в одной руке и картофелечисткой в другой.

– Просто выйду. Прогуляюсь. Не волнуйся.

– Сколько тебя не будет? Обед в четыре.

– Я вернусь до четырех. Просто нужно голову проветрить. Ты как, ничего?

– Все хорошо, – говорит она и поворачивается к Джо спиной.

Он слышит, как чиркает картофелечистка.

– Иди сюда, – говорит он.

Джо кладет руки на плечи Роузи, разворачивает ее к себе, заводит свои медвежьи лапы ей за спину и прижимает к себе ее худую фигурку. Роузи поворачивает голову и кладет ее Джо на грудь.

– Я тебя люблю, Джо.

– Я тебя тоже люблю, лап. Я скоро вернусь, хорошо?

Роузи поднимает к нему заплаканное лицо и горестные глаза.

– Хорошо. Я буду тут.

Джо берет пальто и выходит за парадную дверь, но прежде, чем ступить на тротуар, останавливается и бросается обратно в дом. Макает пальцы в святую воду Роузи и, глядя в нарисованные голубые глаза Девы Марии, осеняет себя крестом. Сейчас он не откажется ни от какой помощи.

По дороге к докам Джо заходит в винный магазин и покупает бутылку виски. Как он и надеялся, в доках пусто и тихо. С тех пор, как закрылась «Таверна на воде», баров здесь нет. Понаехавшие сейчас все в «Уоррена Таверн», а городские у Салливана или в «Айронсайде». Все его дети в «Айронсайде», Патрик стоит за барной стойкой. А Джо, одинокий ирландец в доках, сидит на пирсе, свесив ноги, и смотрит на прекрасный город, который любил и защищал больше половины жизни.

Сегодня утром он проснулся, как в обычный день. А теперь, всего несколько часов спустя, у него болезнь Хантингтона. Конечно, болезнь Хантингтона была у него и с утра, до визита к доктору Хэглер. Он все тот же человек. Разница только в том, что знаешь. Туман первоначального шока рассеялся, и знание начинает насиловать его в мозг.

Не вынимая бутылку виски из коричневого бумажного пакета, Джо откручивает крышку и делает большой глоток, а потом еще один. Мартовский день, сырой и серый, градусов десять, но становится куда холоднее, когда солнце прячется за облаками и с воды тянет ветром. Виски лежит в животе, словно мерцающие угли.

Десять лет. Ему будет пятьдесят четыре. Не так и плохо. Могло быть хуже. Черт, да это больше, чем с гарантией отпущено любому, особенно полицейскому. Каждый раз, надевая синюю форму, он знает, что может не вернуться домой. Это не просто благородное переживание. Джо били, в него стреляли. Ему случалось преследовать и брать пьяных, обколотых и заведенных, вооруженных ножами и огнестрелом. Он хоронил своих товарищей. Все были молодыми. Он был готов погибнуть при исполнении с тех пор, как ему исполнилось двадцать. Пятьдесят четыре – это старик. Это роскошь, вашу мать.

Он делает еще глоточек и выдыхает, наслаждаясь жжением в горле. Что его бесит, так это определенность. Знание, что ему отпущено десять лет, ну максимум двадцать, что болезнь на сто процентов смертельна, делает его положение безнадежным. Определенность убивает надежду.

Он бы мог надеяться на излечение. Может, эти врачи что-то найдут за десять лет. Доктор Хэглер сказала, есть перспективные разработки. Она говорила про «лекарство» и «исследования», но, он слушал внимательно, ни разу не упомянула слово «излечение». Нет, Джо не собирается трястись по поводу излечения для себя, но каждый день лез бы в гору надежды ради детей.

Дети. Он делает еще пару глотков. Им всем чуть за двадцать. Еще дети. Через десять лет Джей Джею, старшему, будет тридцать пять. Обычно в этом возрасте просыпается болезнь. Чертова болезнь как раз доконает Джо и примется за детей. Может, им всем повезет и милостью Божьей никто из них ее не получит. Он трижды стучит по пирсу.

Или она может быть у всех, уже спит внутри, дожидаясь, когда можно будет выползти из пещеры. Джей Джей – пожарный, он пытается завести свою семью. Меган балерина. Балерина с болезнью Хантингтона. По щеке Джо катится слеза, горячая на остуженной ветром коже. Он не может придумать ничего более несправедливого. Кейти надеется открыть собственную студию йоги. Надеется. А если у нее положительная проба на ген, она перестанет надеяться? Патрик пока никак не поймет, что он вообще делает. У него может уйти большая часть ближайших десяти лет на то, чтобы со всем разобраться. Господи, да как же они с Роузи им скажут?

Джо не дает покоя еще и то, как все будет, как он умрет. Он воочию видел, что эта болезнь делает с человеком, что она сотворила с его матерью. Это безжалостный, так-растак его, злой дух. Он лишит его всех человеческих черт, пока от него не останется только перекрученный остов и бьющееся на кровати сердце. А потом он его убьет. Не убежать, когда в тебя стреляют, нужна смелость. Войти в дом, где идет скандал, прекратить драку между бандами, преследовать подозреваемого в угнанной машине – для всего этого нужна смелость. Джо не уверен, достаточно ли он смел, чтобы десять лет противостоять болезни Хантингтона. И потом, гибель полицейского на посту почетна. А какой почет в том, чтобы умереть от Хантингтона?