поинтересовалась Кэтрин и тоскливо посмотрела на книгу в руках. – В последнее время меня тоже мучает кашель. Можно вас попросить об одолжении?

Я утвердительно кивнул, облокотившись на раковину, и начал рассматривать в зеркале свой отекший и покрасневший, точно у пьяницы, нос.

– Изолируйте вашу шальную персону от моей старшей дочери. Каждому известно, как вы умело подкупаете других своей мужественной неразговорчивостью, в отличие от тех, кто в своих пустых стараниях пытается разными способами обратить на себя внимание. Всем нравятся рыцари печального образа, которые выглядят со стороны серьезными людьми. Вы это знаете и бессовестно этим пользуетесь.

– Ваша точка зрения не может не убеждать с полуслова, – сказал я, покачал головой и добавил: – Как думаете, мне кажется или у меня немного поседели виски?

Кэтрин, поняв, что содержательной беседы у нас с ней не получится, крепко сжала свои тонкие, бледные губы, отчего ее рот окружился морщинами, а после сообщила, что сегодня Бенедикт разрешил мне остаться в доме на ночь, чем она очень недовольна.

Глава 9

«…еще несколько ящеков с борбитуратами, игральными картами, едой, одеждой и покрывалами. Паследние как вы и приказали открывать не стал.

Жду дальнейшех указаний. Паганые бобби заходят все чаще.

Мецинат желает встретится с вами, узнать про девочек и обсудить оплату».

К сожалению, тот клочок бумаги из дома мистера Фицджеральда являлся концом письма, имеющим большое количество грамматических ошибок. Не было ни конкретных имен, ни точного адреса, ничего, кроме единственного упоминания личности, которая действовала на безвозмездной основе, но почему-то требовала что-то взамен.

Лежа на кровати, я долго смотрел в потолок, вспоминал имена недавно появившихся в городе меценатов и вслушивался в приглушенную беседу между Бенедиктом и Анной за соседней стеной. Так и не разобрав, о чем они перешептывались, я выпил снотворное и перевернулся на другой бок, но заснуть все равно не смог.

Пролежав около часа без сна, в мою гудящую голову пришла мысль зашить зияющие дыры от пули на пальто и жилете.

Ни в одном из ящиков ниток с иголкой не оказалось, и я, лишившись надежды на всякий сон, сел за стол, чтобы написать очередное письмо своему старшему брату, надеясь, что оно все-таки дойдет до него.

Во мне не было обиды за появившееся у Мишеля равнодушие, ибо было подозрение, что все его ответы вместе с ежедневной корреспонденцией сжигала на заднем дворе моя озлобленная соседка. Либо у него закончились мои деньги.

Одно я знал точно – он не мог игнорировать меня без причины.

«Мишель!

Наши пути разошлись давно, но во мне до сих пор теплится мечта вернуть все, как было до вашего злосчастного отъезда. Спешу сообщить, что посланные тобой письма почитать не удалось и не предвидится никакой возможности, хотя очень хочется.

Живу по-старому. Понял, что очень скучаю по Шарлотте. Мой кашель, о котором я уже упоминал ранее, теперь не дает покоя не только днем, но и ночью, мешая полноценному сну и утомляя все сильнее.

Как себя чувствует мама? Как твои дела? Как твоя семья? Все ли хорошо с отцом? Есть ли у вас еще в запасе деньги? Надеюсь, что да, потому что я больше не в состоянии делать вам переводы. За несколько дней до моего развода я отдал вам последние накопления и ступил на порог нищеты.

Мишель, ты знаешь, мне никогда и ничего не нужно было от тебя взамен. Но сейчас, в очередной раз чувствуя себя беспомощным и жалким, прошу записать меня в должники. Внутреннее чутье подсказывает, что просто так от мучающих приступов не избавиться, и понадобятся лекарства.

Есть и положительная новость – появилось настоящее дело, не связанное с кровавыми играми аристократов.

Впрочем, надеюсь, когда-нибудь я освобожусь от тяжких оков кредита, выйду из клуба лорда Олсуфьева и попытаюсь выкупить обратно наш дом.

Береги себя,

Итан».

Завернувшись в пуховое одеяло и медленно выводя каждую букву, чтобы Мишель не портил свое слабое зрение моими закорючками, я попутно размышлял о значительных переменах своей жизни и вспоминал спокойное время, когда мысли о чести, совести и справедливости, забытые за десять лет членства в клубе Себастьяна, не приходили в мою голову.

– Мистер Брандт, – тихо послышался женский, слегка встревоженный голос, – почему вы не спите? Рана беспокоит?

Я вздрогнул, оторвавшись от письма, и поспешно оглянулся, увидев бледное, болезненное лицо старшей дочери мистера Мура, которая не решалась пройти в глубь комнаты.

– Эбигейл… – сказал я и на мгновенье замолчал, тщательнее изучив внешний вид нежданной гостьи. – Рад видеть вас в таком… ну… добром здравии.

После смерти супруга эта прекрасная, ангельская девушка с чистейшим сердцем, освещающим царящую повсюду кромешную тьму, навечно потухла. Она сутулилась, всегда ходила с опущенной головой, большую часть времени разговаривала заторможено, монотонно и заунывно, имея в телодвижениях какую-то мертвенность.

– Вы знаете, что родители собирают деньги на переезд в Швейцарию? – спросила Эбигейл и села на кровать, страдальчески посмотрев в мою сторону с полнейшим изнеможением во взгляде. – К очередным врачам.

– Естественно. Там хорошая медицина, – ответил я и подсел к ней рядом, широко улыбаясь. – Жаль только, что у меня не будет возможности посещать вас, как это было здесь, но обещаю присылать письма и посылки.

– Не хочу никуда ехать. Прошло столько времени. Я так ждала и просила мужа прийти ко мне, хотя бы во сне! Роберт так и не появился… и не приснился… Возвращаюсь в наш дом, а там ни запаха его нет, ни ежедневного хохота. Вы же помните, каким он был балагуром?.. Осталась только тень на тех местах, где он сидел, отдыхал, работал. И пустота.

– Вы думаете, это предательство – жить без него дальше?

– Предательство – это забыть о нем. Выжженная дыра в моей душе – единственное, что нас до сих пор связывает, и я не хочу ее латать.

Каждую нашу встречу дочь Бенедикта выглядела все хуже и хуже. Она не подпускала к себе никого из родственников, постоянно сидела в своей комнате, играла на фортепиано и носила на шее кулон с фотографией умершего мужа.

Эбигейл и Роберт были единым целым, как те пары, что описываются во французских любовных романах. Я никогда не видел такой любви, всегда ей поражался и по-доброму завидовал, а когда Роберт внезапно умер от тифа, то мисс Мур стала одной из тех, кого мне было искренне жаль и кому я всячески сочувствовал.

Как-то раз мне довелось по делам заскочить в морг, чтобы удостовериться в смерти подставленного мной