Я успокоился и побежал обратно домой.

Когда в подъезде перед дверью я обнаружил, что оставил ключи от квартиры в пиджаке, я сразу понял: это в наказание за подслушивание. Прямо в наказание.

Кыш учуял, что я стою перед дверью, царапал её с той стороны и визжал от нетерпения.

– Что делать, Кыш? – спросил я и ужаснулся: вдруг они не взяли с собой ключи, понадеявшись на меня. Ведь мама без сумки, а папа – в лыжном костюме без карманов! Ой! Что я наделал! Кыш! Что я наделал!.. Кыш! Как быть? – шептал я перед дверью.

«Рр-о! – сказал из-за двери Кыш. – Только не бойся! Попробуй забраться в квартиру по пожарной лестнице с балкона Лёликовых!»

– Ладно. Спасибо. Придётся лезть, – ответил я, а сам сразу почувствовал знакомую слабость в коленках и кислятинку во рту.

Несмотря на это, я решил, что настал тот самый момент для главного испытания, про который папа часто говорил, что настоящий человек должен готовить себя к таким моментам всю жизнь…

Я поднялся по лестнице и позвонил в квартиру Лёликовых, которые жили над нами.

– Мишка! У меня дверь захлопнулась. Дай по пожарке спущусь, – сказал я заспанному Мишке Лёликову из пятого класса. Причём постарался сказать это так просто, как будто просил чинилку для карандашей.

– А что у тебя зубы стучат? – спросил Мишка.

– Замёрз, – сказал я.

– Не забывай ключей, Портфель!

Мишка знаком велел мне идти за собой.

Мы на цыпочках прошли по коридору в кухню. Мишка открыл балкон, раздвинул доски, приподнял квадратный люк и ворчливо заторопил:

– Быстрей! Думаешь, тепло в трусиках!

Я свесил ноги с края люка, нащупал первую перекладину пожарки, встал на нее, крепко держась руками за люк, точно так же нащупал вторую… третью… четвёртую… пятую… шестую… И даже не поверил, когда через целую вечность у меня под ногами скрипнул деревянный настил на нашем балконе…

Тут я почувствовал, что на улице очень холодно, и заметил, как от порывов ветра позванивают стёкла окон. Я посмотрел вниз, и мне было непонятно, куда делся мой страх.

Я стоял на балконе, и вдруг в нашей кухне зажёгся свет. Ко мне подошёл папа и спросил:

– Тоже дышим свежим воздухом?

Тут прибежал Кыш. Он очень удивился, как это я ухитрился попасть в квартиру, хотя сам посоветовал мне спуститься на балкон по пожарке.

Я почувствовал, что теперь мне не страшно рассказать папе, как и из-за чего я подслушал разговор, как забыл ключи и вот… попал на балкон.

Папа закрыл глаза и, помотав головой, спросил:

– Ты знаешь, что было бы с мамой, если бы она увидела тебя висящим над бездной? Ты очумел?

– Ты сам велел, чтобы я был смелым. И потом, я мог свалиться только на наш балкон, а не на улицу.

– Марина! Мы тут продолжаем дышать свежим воздухом! – крикнул папа в квартиру. – Маме – ни слова! Да, я хочу, чтобы ты не был трусом, но из этого не вытекает, что ты завтра же должен в обеденный перерыв ворваться в клетку к голодным львам или положить за пазуху пару кобр. Нужно шевелить мозгами! Иди спать…

– А о чём ты говорил с Ветой Павловной? – спросил я.

– Это педагогическая тайна, – ответил папа.

Уснул я, представив себя директором зоопарка. Я вошёл в обеденный перерыв в клетку ко львам и угостил их бутербродом с колбасой, но львы не захотели его есть, чтобы не перебивать аппетита перед едой: им в клетку сторожа уже закинули куски мяса. И мне ни капельки не было страшно в львиной клетке…

И такого утра, как на следующий день, я никогда в своей жизни не видел. Я опять встал из-за прогулки с Кышем раньше всех, подошёл к окну, и мне на секунду показалось, что пятиэтажных домов перед нашим десятиэтажным больше нет, что их снесли за ночь и что нет во дворе ни зелёных газонов, ни тополей. Вот это чудеса!

Я протёр глаза. Это за ночь и красные крыши домов, и газоны, и тополя присыпало снегом, которого никто не ожидал, и они казались невидимыми.

За окном было туманно и тихо, потому что не скрежетал по асфальту скребок дворника.

– Кыш! Быстрей! Я тебе сейчас покажу твой первый в жизни снег! Пошли!..

…Я открыл дверь подъезда, пропуская Кыша вперёд, но он высунул на улицу нос, принюхался и чихнул, как будто подумал, что незнакомый холодный запах почудился ему спросонья и что нужно поэтому принюхаться как следует.

Я точно так же протирал спросонья глаза.

Принюхавшись, Кыш вышел во двор и угрожающе сказал:

«Рр-ы!»

Он предупреждал, чтобы это мягкое, холодное, белое не вздумало вытворить с ним, с Кышем, какую-нибудь злую шутку.

Он сначала понюхал снег, потом потрогал передней лапой, потом, осмелев, откинул двумя задними ногами, хватанул немного для пробы, пожевал, склонив голову набок; наверно, понял, что он, Кыш, сильней, хотя снега вокруг видимо-невидимо, кувыркнулся и кругами понёсся по двору, оставляя за собой цепочку первых на снегу следов.

Потом он долго размышлял над лужей, затянутой тонким ледком, похожим на зимнее окошко, и не мог понять, что это такое. Но всё же додумался, потому что вдруг поднял голову и сказал мне:

«Рр-а! Как я сразу не догадался? Ведь это большая тарелка с застывшим супом! Ты видел? Я вчера не доел суп, он остыл и покрылся белой корочкой. Так и тут. Только суп в моей маленькой миске вкусней, чем в этой большой тарелке! Рр-а!»

Я подумал, что Кыш молодец и многому хорошему научит меня в жизни. И я его научу.

Он бросился за воробьями, а я смотрел на тополя, и липы, и рябинки, которые стояли смирно, будто боялись пошевельнуться.

И снег лежал на каждом тополином листочке, на оголённых ветках лип, на красных гроздьях рябинок.

Снег ухитрился поместиться даже на кончиках зелёных деревянных колышков забора, на проводах, не говоря уж о крышах легковушек, стоявших во дворе, и сиденье красного мотоцикла «Ява».

Жильцы выходили из подъездов и, улыбаясь, смотрели вокруг, на утро первого снега, и шли по своим делам…

У Кыша, наверно, замёрзли лапы – всё-таки бегать приходилось босиком. Он по очереди поджимал под себя каждую лапу, потом вспугнул голубей, топтавшихся на чёрной крышке люка, и сам уселся на их место.

Под этой чугунной крышкой находились горячие трубы. Поэтому она не замерзала в самые страшные морозы и быстро оттаивала в снегопад.

В морозы на ней, нахохлившись, сидели грелись голуби и воробьи, клюя незамерзающий мякиш.

Кыш сидел и грелся на круглой чёрной крышке, как великан на маленькой арене, а рядом ходил сердитый голубь. Зоб у него раздулся от злости, в нём что-то перекатывалось, и казалось, что голубь проглотил шарик от пинг-понга.